В одной из них перед именем первопечатника стояло латинское прилагательное egregium в значении «отличный, знаменитый», во второй же значение слова egregium было подано как georgii . Эта единственная форма послужила основанием некоторым исследователям считать, что настоящее имя Скорины было Георгий. И только в 1995 году белорусский историк и книговед Георгий Голенченко нашёл оригинальный текст привилея Сигизмунда, в котором известный фрагмент «с Георгием» был изложен следующим образом: «… egregium Francisci Scorina de Poloczko artium et medicine doctoris» . Ошибка переписчика вызвала споры вокруг имени первопечатника, которые велись в течение более чем 100 лет .

Первоначальное образование получил в Полоцке. Латинский язык изучал в школе монахов-бернардинцев, которая работала при монастыре .

Предположительно, в 1504 году становится студентом Краковской академии (университета), но точная дата поступления в университет неизвестна. В 1506 году Скорина заканчивает факультет вольных искусств со степенью бакалавра , позже получает звание лиценциата медицины и степень доктора вольных искусств.

После этого ещё пять лет Скорина учился в Кракове на факультете медицины, а степень доктора медицины защитил 9 ноября 1512 года, успешно сдав экзамены в Падуанском университете в Италии, где было достаточно специалистов, чтобы эту защиту подтвердить . Вопреки распространённому мнению, Скорина в Падуанском университете не учился, а прибыл туда именно для сдачи экзамена на научную степень, о чём свидетельствует актовая запись университета, датированная 5 ноября 1512 года: «…прибыл некий весьма учёный бедный молодой человек, доктор искусств, родом из очень отдалённых стран, возможно, за четыре тысячи миль и более от этого славного города, для того, чтобы увеличить славу и блеск Падуи, а также процветающего собрания философов гимназии и святой нашей Коллегии. Он обратился к Коллегии с просьбой разрешить ему в качестве дара и особой милости подвергнуться милостью божьей испытаниям в области медицины при этой святой Коллегии. Если, Ваши превосходительства, позволите, то представлю его самого. Молодой человек и вышеупомянутый доктор носит имя господина Франциска, сына покойного Луки Скорины из Полоцка, русин…» 6 ноября 1512 года Скорина прошёл пробные испытания, а 9 ноября блестяще сдал особый экзамен и получил знаки медицинского достоинства.

В 1525 году последний магистр Тевтонского ордена Альбрехт Бранденбургский провёл секуляризацию Ордена и провозгласил светское Прусское герцогство , вассальное по отношению к Королевству Польскому. Магистр был увлечён реформаторскими переменами, которые в первую очередь касались церкви и школы. Для книгоиздательского дела Альбрехт в 1529 или 1530 году пригласил в Кёнигсберг Франциска Скорину. Пишет сам герцог: «Не так давно приняли мы прибывшего в наше владение и Прусское княжество славного мужа Франциска Скорину из Полоцка, доктора медицины, почтеннейшего из ваших граждан как нашего подданного, дворянина и любимого нами верного слугу. Далее, поскольку дела, имущество, жена, дети, которых у вас оставил,- отсюда его зовут, то, отъезжая туда, покорнейше просил нас, чтобы письмом нашим поручили Вашей опеке…» .

В 1529 году умирает старший брат Франциска Скорины Иван, кредиторы которого выставили имущественные претензии самому Франциску (видимо, отсюда и спешный отъезд с рекомендательным письмом герцога Альбрехта). Скорина вернулся в Вильну, забрав с собой печатника и иудея-лекаря. Цель поступка неизвестна, но «краже» специалистов обиделся герцог Альбрехт и уже 26 мая 1530 года в письме к воеводе виленскому Альбрехту Гаштольду потребовал возвращения людей.

5 февраля 1532 года кредиторы покойного Ивана Скорины, обратившись с жалобой к королю польскому и великому князю литовскому Сигизмунду I , добились ареста Франциска за долги брата под предлогом того, что Скорина будто бы скрывал унаследованное от покойного имущество и постоянно переезжал с места на место (хотя на самом деле наследником был сын Ивана Роман). Несколько месяцев Франциск Скорина просидел в познанской тюрьме, пока его племянник Роман не добился встречи с королём, которому объяснил дело. 24 мая 1532 года Сигизмунд I издаёт привилей об освобождении Франциска Скорины из тюрьмы. 17 июня познанский суд окончательно решил дело в пользу Скорины. А 21 и 25 ноября Сигизмунд, разобравшись с помощью епископа Яна в деле, издаёт два привилея , по которым Франциск Скорина не только признаётся невиновным и получает свободу, но и всевозможные льготы - защиту от любых судебных преследований (кроме как по королевскому предписанию), защиту от арестов и полную неприкосновенность имущества, освобождение от повинностей и городских служб, а также «от юрисдикции и власти всех и каждого в отдельности - воевод, каштелянов, старост и прочих сановников, врядников и всяких судей» .

В 1534 году Франциск Скорина предпринял поездку в Великое княжество Московское , откуда его изгнали как католика . Из польского документа от 1552 года короля польского и великого князя литовского Сигизмунда II Августа к Альберту Кричке, своему послу в Риме при папе Юлии III следует, что книги Скорины в Москве были сожжены за латинство .

Около 1535 года Скорина переехал в Прагу , где, скорее всего, работал врачом или, маловероятно, садовником при королевском дворе. Распространённая версия о том, что Скорина занимал должность королевского садовника по приглашению короля Фердинанда I и основал знаменитый сад на Градчанах , не имеет под собой серьёзных оснований. Чешские исследователи, а вслед за ними и иностранные историки архитектуры, придерживаются канонической теории, что «сад на Граде» был заложен в 1534 году приглашёнными итальянцами Джованни Спацио и Франческо Бонафорде . Близость имён Франческо - Франциск породила версию о садовнической деятельности Скорины, тем более, что в переписке между Фердинандом I и Богемской палатой чётко отмечается: «мастер Франциск», «итальянский садовник», который получил расчет и уехал из Праги около 1539 года . Однако в грамоте 1552 года Фердинанда I сыну тогда уже покойного Франциска Скорины Симеону есть фраза «наш садовник» . Чем на самом деле Франциск Скорина занимался в Праге последние годы жизни - в точности неизвестно. Вероятнее всего, практиковал как врач.

Точная дата его смерти не установлена, большинство учёных предполагают, что Скорина скончался около 1551 года , поскольку в 1552 году его сын Симеон Рус (врач, как и его отец Франциск) приезжал в Прагу за наследством.

Книги

Язык, на котором Франциск Скорина печатал свои книги, был основан на церковнославянском языке , но с большим количеством белорусских слов , и поэтому был больше всего понятен жителям Великого княжества Литовского . Долгое время среди белорусских лингвистов велись дискуссии о том, на какой язык перевёл книги Скорина: на белорусскую редакцию (извод) церковнославянского языка или на церковный стиль старобелорусского языка . В настоящее время белорусские лингвисты сходятся во мнении, что язык переводов Библии Франциска Скорины - это белорусская редакция (извод) церковнославянского языка . При этом в работах Скорины замечено влияние чешского и польского языков.

Шрифты и гравированные заставки из виленской типографии Скорины использовались книгоиздателями ещё сто лет.

Взгляды

Взгляды Франциска Скорины свидетельствуют о нём как о просветителе, патриоте , гуманисте . В текстах Библии просветитель Скорина предстает человеком, который содействует расширению письменности, знаний. Об этом свидетельствуют его призыв к чтению: «И всякому человеку потребна чести, понеже ест зерцало жития нашего, лекарство душевное, потеха всем смутным, они же суть в бедах и в немощах положены, надежа истинная…» . Франциск Скорина - начинатель нового понимания патриотизма: как любви и уважения к своему Отечеству. С патриотических позиций воспринимаются следующие его слова: «Понеже от прирожения звери, ходящия в пустыни, знають ямы своя, птици, летающие по возъдуху, ведають гнезда своя; рибы, плывающие по морю и в реках, чують виры своя; пчелы и тым подобная боронять ульев своих, - тако ж и люди, и где зродилися и ускормлены суть по бозе, к тому месту великую ласку имають» .

Гуманист Скорина оставил свой моральный завет в следующих строчках, которые содержат мудрость человеческой жизни и взаимоотношений людей: «Закон прироженый в том наболей соблюдаем бывает: то чинити иным всем, что самому любо ест от иных всех, итого не чинити иным, чего сам не хощеши от иных имети… Сей закон прироженый ест в серци единого кажного человека» .

Предисловия и послесловия в Библии Франциска Скорины, где он раскрывает глубокий смысл библейских представлений, пропитаны заботой о разумном упорядочении общества, воспитания человека, установления достойной жизни на земле.

Вероисповедание

Какой конфессии придерживался Франциск Скорина, в точности неизвестно. Никаких прямых доказательств на этот счет нет, не сохранились и свидетельства самого Скорины. Единственным прямым указанием является высказывание униатского архимандрита Атаназия Антония Селявы , автора полемической книги Anteleuchus (Вильня , ), который, обращаясь к православным , писал о начале Реформации в Беларуси : «Перед унией (Брестской церковной унией 1596 года) был Скорина, еретик -гусит , который для вас печатал в Праге книги по-руски » .

Католицизм

Существует также ещё один любопытный документ - рекомендательное письмо римского кардинала Иосафа полоцкому архиепископу о неком Иоанне Хризансоме Скорине, написанное в Риме. В нём сообщается, что светлейший и почтеннейший брат Иоанн Хризансом Скорина, который должен вручить послание его преосвященству полоцкому архиепископу, обучен в «этом городском коллегиуме» , возведен в сан священника и «возвращается» в диоцезию. Возможно, этот Иоанн Хризансом Скорина был полочанин и приходился родственником Франциску Скорине. Можно предположить, что клан Скоринов все-таки был католическим. И тогда вполне логичным выглядит и то, что первопечатник Скорина носил католическое имя Франциск. Стоит, однако, отметить, что, хотя при первоначальной публикации документ был отнесен к 1558 году , позднее исследователь Г.Галенченко установил, что дата была отчитана с ошибкой и документ следует относить к 18 веку. С этим согласуются и упоминаемые в документе реалии, в частности существование католической полоцкой епархии.

Православие

Память

Галерея

Медаль Франциска Скорины

Orden Francisca Scorina.jpg

Орден Франциска Скорины

Напишите отзыв о статье "Скорина, Франциск"

Примечания

1. Тарасаў, К.І. Глосы да часоў Жыгімонта Старога / Кастусь Тарасаў // Памяць пра легенды: постаці беларускай мінуўшчыны / Кастусь Тарасаў. Выд. 2-е, дапоўненае. Мінск, «Полымя», 1994. С. 105. ISBN 5-345-00706-3
2. Галечанка Г. Скарына // Вялікае Княства Літоўскае. Энцыклапедыя у 3 т . - Мн. : БелЭн , 2005. - Т. 2: Кадэцкі корпус - Яцкевіч. - С. 575-582. - 788 с. - ISBN 985-11-0378-0 .
8. web.archive.org/web/20060909181030/starbel.narod.ru/skar_zhycc.rar Актовая запись Падуанского университета об особом экзамене Ф. Скорины на степень доктора медицинских наук, 9 ноября 1512 года // Сборник документов о жизни и деятельности Ф. Скорины || По изд.: Франциск Скорина и его время. Энциклопедический справочник. Мн., 1990. С. 584-603. - Эл. версия: 2002. HTML, архив RAR: 55 kb.
9. web.archive.org/web/20060909181030/starbel.narod.ru/skar_zhycc.rar Актовая запись Падуанского университета о допущении Ф. Скорины к испытанию на степень доктора медицинских наук, 6 ноября 1512 года // Сборник документов о жизни и деятельности Ф. Скорины || По изд.: Франциск Скорина и его время. Энциклопедический справочник. Мн., 1990. С. 584-603. - Эл. версия: 2002. HTML, архив RAR: 55 kb.
11. Виктор Корбут. // Беларусь сегодня. - Мн. , 2014. - № 233(24614) .
12. web.archive.org/web/20060909181030/starbel.narod.ru/skar_zhycc.rar Письмо герцога Альбрехта виленскому магистрату в защиту Скорины, 18 мая 1530 года // Сборник документов о жизни и деятельности Ф. Скорины || По изд.: Франциск Скорина и его время. Энциклопедический справочник. Мн., 1990. С. 584-603. - Эл. версия: 2002. HTML, архив RAR: 55 kb.
13. web.archive.org/web/20060909181030/starbel.narod.ru/skar_zhycc.rar Вторая привилегированная грамота короля Польши и великого князя Литовского Сигизмунда I в защиту Ф. Скорины // Сборник документов о жизни и деятельности Ф. Скорины || По изд.: Франциск Скорина и его время. Энциклопедический справочник. Мн., 1990. С. 584-603. - Эл. версия: 2002. HTML, архив RAR: 55 kb.
14. См. письмо. // Сборник документов о жизни и деятельности Ф. Скорины || По изд.: Франциск Скорина и его время. Энциклопедический справочник. Мн., 1990. С. 584-603. - Эл. версия: 2002. HTML, архив RAR: 55 kb.
15. Л. Алешина.
16. [Тарасаў, К.І. Глосы да часоў Жыгімонта Старога / Кастусь Тарасаў // Памяць пра легенды: постаці беларускай мінуўшчыны / Кастусь Тарасаў. Выд. 2-е, дапоўненае. Мінск, «Полымя», 1994. С. 106. ISBN 5-345-00706-3 ]
17. Переписка Богемской палаты с королём Фердинандом I // Сборник документов о жизни и деятельности Ф. Скорины || По изд.: Франциск Скорина и его время. Энциклопедический справочник. Мн., 1990. С. 584-603. - Эл. версия: 2002. HTML, архив RAR:
18. Доверительная грамота короля Фердинанда I, выданная сыну Ф. Скорины Симеону, 29 января 1552 г. // Сборник документов о жизни и деятельности Ф. Скорины || По изд.: Франциск Скорина и его время. Энциклопедический справочник. Мн., 1990. С. 584-603. - Эл. версия: 2002. HTML, архив RAR:
20. Паноў С. В. Францыск Скарына - усходнеславянскі і беларускі гуманіст і асветнік//Матэрыялы па гісторыі Беларусі. 8-е выданне, перапрацаванае. -Мн.: Аверсэв, 2005. С. 89-92. ISBN 985-478-881-4
21. Немировский Е. Л. Франциск Скорина. Мн.,1990.
23. web.archive.org/web/20060909181030/starbel.narod.ru/skar_zhycc.rar Фрагмент из инструкции короля Польши и великого князя Литовского Сигизмунда II Августа своему послу Альберту Кричке при папе Юлии III о сожжении в Москве книг «Библии», изданных на русском языке, 1552 г. // Сборник документов о жизни и деятельности Ф. Скорины || По изд.: Франциск Скорина и его время. Энциклопедический справочник. Мн., 1990. С. 584-603. - Эл. версия: 2002. HTML, архив RAR: 55 kb.
24. Пичета В. И. Белоруссия и Литва XV-XVI вв. М.,1961.
25. web.archive.org/web/20060909181030/starbel.narod.ru/skar_zhycc.rar Рекомендация римского кардинала Иосафа полоцкому архиепископу на Иоанна Хризастома Скорину (25 апреля 1558 г., Рим) // Сборник документов о жизни и деятельности Ф. Скорины || По изд.: Франциск Скорина и его время. Энциклопедический справочник. Мн., 1990. С. 584-603. - Эл. версия: 2002. HTML, архив RAR: 55 kb.
26. Галенчанка Георгій (Мінск). Праблемныя дакументы Скарыніяны ў кантэксце рэальнай крытыкі. У: 480 год беларускага кнігадрукавання: Матэрыялы Трэціх Скарынаўскіх чытанняў / Гал. рэд. А. Мальдзіс і інш. - Мн.: Беларуская навука, 1998. (Беларусіка=Albaruthenica; Кн. 9).
27. www.hramvsr.by/hoteev-reformation.php Хотеев А. (свящ.) Реформация в Беларуси XVI в. и неохаризматические чаяния
28. presidium.bas-net.by/S/SR.htm Агиевич Вл. Вл. Skoryna incognitus… seu incomprehensus. Институт философии и права Национальной Академии наук Беларуси. Минск, 1994-1999
29. Уляхин М. Полная биография Георгия (Доктора медицинских и свободных наук Франциска) Скорины. - Полоцк: Наследие Ф.Скорины, 1994. - С.9 −10.
30. archive.is/20120724015525/starbel.narod.ru/skar_zhycc.rar Актовая запись Падуанского университета об особом экзамене Ф. Скорины на степень доктора медицинских наук, 9 ноября 1512 г. // Сборник документов о жизни и деятельности Ф. Скорины || По изд.: Франциск Скорина и его время. Энциклопедический справочник. Мн., 1990. С. 584-603. - Эл. версия: 2002. HTML, архив RAR: 55 kb.
31. archive.is/20120724015525/starbel.narod.ru/skar_zhycc.rar Фрагмент рассуждений Варфоломея Копитара о встрече Ф. Скорины в Виттенберге с М. Лютером и Ф. Меланхтоном. (Лат., Словакия, 1839 г.) // Сборник документов о жизни и деятельности Ф. Скорины || По изд.: Франциск Скорина и его время. Энциклопедический справочник. Мн., 1990. С. 584-603. - Эл. версия: 2002. HTML, архив RAR: 55 kb.

Литература

• Владимиров П. В. Доктор Франциск Скорина: Его переводы, печатные издания и язык. - СПб. , 1888.
• Чатырохсотлецце беларускага друку, 1525-1925. - Мн. , 1926. (белор.)
• Алексютовіч М. А. Скарына, яго дзейнасць і светапогляд. - Мн. , 1958. (белор.)
• 450 год беларускага кнігадрукавання. - Мн. , 1968. (белор.)
• Анічэнка У. В. Слоўнік мовы Скарыны. - Т. 1-3. - Мн. , 1977-1994. (белор.)
• Мальдзіс А. Францыск Скарына як прыхільнік збліжэння і ўзаемаразумення людзей і народаў. - Мн. , 1988. (белор.)
• Францыск Скарына і яго час: Энцыклапедычны даведеднік. - Мн. , 1988. (белор.)
• Францыск Скарына: 3борнік дакументаў і матэрыялаў. - Мн. , 1988. (белор.)
• Гравюры Францыска Скарыны. - Мн. , 1990. (белор.)
• Спадчына Скарыны: 3борнік матэрыялаў першых Скарынаўскіх чытанняў (1986). - Мн. , 1989. (белор.)
• Каўка А. Тут мой народ: Францішак Скарына і белеруская літаратура XVI - пач. XX стст. - Мн. , 1989. (белор.)
• Лойко О. А. Скорина / Авториз. пер. с белорус. Г. Бубнова.. - М .: Молодая гвардия , 1989. - 352, с. - (Жизнь замечательных людей . Серия биографий. Вып. 2 (693)). - 150 000 экз. - ISBN 5-235-00675-5 . (в пер.)
• Тумаш В. Пяць стагодзьдзяў Скарыніяны, XVI-XX: [Бібліягр.]. - Нью Ёрк, 1989. (белор.)
• Булыка А. М., Жураўскі А. І., Свяжынскі У. М. Мова выданняў Францыска Скарыны. - Мн. , 1990. (белор.)
• Конан У. М. Боская і людская мудрасць: (Францішак Скарына: жыццё, творчасць, светапогляд). - Мн. , 1990. (белор.)
• Лабынцаў Ю. Пачатае Скарынам: Беларуская друкаваная літаратура эпохі Рэнесансу. - Мн. , 1990. (белор.)
• Лабынцаў Ю. Скарынаўскі каляндар: (Да 500-годдзя з дня нараджэння Ф.Скарыны). - 2 выд. - Мн. , 1990. (белор.)
• Мова выданняў Францыска Скарыны / А. М. Булыка, А.І. Жураўскі, У. М. Свяжынскі. - Мн. : Наука і тэхніка, 1990. (белор.)
• Подокшин С. А. Франциск Скорина. - М .: Мысль , 1981. - 216 с. - (Мыслители прошлого). - 80 000 экз. (обл.)
• Падокшын С. А. Філасофская думка эпохі Адраджэння ў Беларусі: Ад Францыска Скарыны да Сімяона Полацкага. - Мн. , 1990. (белор.)
• Скарына і яго эпоха . - Мн. , 1990. (белор.)
• Францыск Скарына: Жыццё і дзейнасць: Паказальнік літарутуры. - Мн. , 1990. (белор.)
• Чамярыцкі В. А. Беларускі тытан эпохі Адраджэння. - М ., 1990. (белор.)
• Дварчанін I. Францішак Скарына як культурны дзеяч і гуманіст на беларускай ніве / пер. з чэш. мовы. - Мн. , 1991. (белор.)
• Галенчанка Г. Я. . - Мн. , 1993. (белор.)
• Запісы Белерускага інстытута навукі й мастацтва. - Кн. 21. - New York, 1994. (белор.)
• Скарына Францыск // Мысліцелі і асветнікі Беларусі, X-XIX стст. : Энцыклапедычны даведнік. - Мн. : БелЭн, 1995. - 671 с. (белор.)
• Францыск Скарына: Жыццё і дзейнасць: Паказальнік літарутуры. Дадаткі за 1530-1988 гг., 1989-1993 гг. - Мн. , 1995. (белор.)
• Яскевіч А. А. Творы Ф. Скарыны: Жанравая структура. Філасоўскія погляды. Мастацтва слова. - Мн. , 1995. (белор.)
• Беларусіка = Albaruthenica. - Кн. 9.: 480 год беларускага кнігадрукавання: Матэрыялы 3-х Скарынаўскіх чытанняў. - Мн. , 1998. (белор.)
• Агіевіч У. У. Сімволіка гравюры Скарыны. - Мн. , 1999. (белор.)
• Скарына Францыск // Асветнікі зямлі Беларускай: Энцыклапедычны даведнік. / Пад рэд. У. М. Жука. - Мн. : БелЭн, 2001. - 496 с. (белор.)
• Галечанка Г. Я. // Российские и славянские исследования: Журнал. - 2007. - Вып. 2. (белор.)

Ссылки

• // Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона : в 86 т. (82 т. и 4 доп.). - СПб. , 1890-1907.
• Скорина Франциск - статья из Большой советской энциклопедии .
• (белор.)
• (белор.)
• - фотографии старопечатных книг. Издания Скорины даны под номерами 14-23, 26-35, 39-59 и 61.

Книги Люди Книгопечатни Электронные архивы История книгопечатания

Отрывок, характеризующий Скорина, Франциск

В ночь с 6 го на 7 е октября началось движение выступавших французов: ломались кухни, балаганы, укладывались повозки и двигались войска и обозы.
В семь часов утра конвой французов, в походной форме, в киверах, с ружьями, ранцами и огромными мешками, стоял перед балаганами, и французский оживленный говор, пересыпаемый ругательствами, перекатывался по всей линии.
В балагане все были готовы, одеты, подпоясаны, обуты и ждали только приказания выходить. Больной солдат Соколов, бледный, худой, с синими кругами вокруг глаз, один, не обутый и не одетый, сидел на своем месте и выкатившимися от худобы глазами вопросительно смотрел на не обращавших на него внимания товарищей и негромко и равномерно стонал. Видимо, не столько страдания – он был болен кровавым поносом, – сколько страх и горе оставаться одному заставляли его стонать.
Пьер, обутый в башмаки, сшитые для него Каратаевым из цибика, который принес француз для подшивки себе подошв, подпоясанный веревкою, подошел к больному и присел перед ним на корточки.
– Что ж, Соколов, они ведь не совсем уходят! У них тут гошпиталь. Может, тебе еще лучше нашего будет, – сказал Пьер.
– О господи! О смерть моя! О господи! – громче застонал солдат.
– Да я сейчас еще спрошу их, – сказал Пьер и, поднявшись, пошел к двери балагана. В то время как Пьер подходил к двери, снаружи подходил с двумя солдатами тот капрал, который вчера угощал Пьера трубкой. И капрал и солдаты были в походной форме, в ранцах и киверах с застегнутыми чешуями, изменявшими их знакомые лица.
Капрал шел к двери с тем, чтобы, по приказанию начальства, затворить ее. Перед выпуском надо было пересчитать пленных.
– Caporal, que fera t on du malade?.. [Капрал, что с больным делать?..] – начал Пьер; но в ту минуту, как он говорил это, он усумнился, тот ли это знакомый его капрал или другой, неизвестный человек: так непохож был на себя капрал в эту минуту. Кроме того, в ту минуту, как Пьер говорил это, с двух сторон вдруг послышался треск барабанов. Капрал нахмурился на слова Пьера и, проговорив бессмысленное ругательство, захлопнул дверь. В балагане стало полутемно; с двух сторон резко трещали барабаны, заглушая стоны больного.
«Вот оно!.. Опять оно!» – сказал себе Пьер, и невольный холод пробежал по его спине. В измененном лице капрала, в звуке его голоса, в возбуждающем и заглушающем треске барабанов Пьер узнал ту таинственную, безучастную силу, которая заставляла людей против своей воли умерщвлять себе подобных, ту силу, действие которой он видел во время казни. Бояться, стараться избегать этой силы, обращаться с просьбами или увещаниями к людям, которые служили орудиями ее, было бесполезно. Это знал теперь Пьер. Надо было ждать и терпеть. Пьер не подошел больше к больному и не оглянулся на него. Он, молча, нахмурившись, стоял у двери балагана.
Когда двери балагана отворились и пленные, как стадо баранов, давя друг друга, затеснились в выходе, Пьер пробился вперед их и подошел к тому самому капитану, который, по уверению капрала, готов был все сделать для Пьера. Капитан тоже был в походной форме, и из холодного лица его смотрело тоже «оно», которое Пьер узнал в словах капрала и в треске барабанов.
– Filez, filez, [Проходите, проходите.] – приговаривал капитан, строго хмурясь и глядя на толпившихся мимо него пленных. Пьер знал, что его попытка будет напрасна, но подошел к нему.
– Eh bien, qu"est ce qu"il y a? [Ну, что еще?] – холодно оглянувшись, как бы не узнав, сказал офицер. Пьер сказал про больного.
– Il pourra marcher, que diable! – сказал капитан. – Filez, filez, [Он пойдет, черт возьми! Проходите, проходите] – продолжал он приговаривать, не глядя на Пьера.
– Mais non, il est a l"agonie… [Да нет же, он умирает…] – начал было Пьер.
– Voulez vous bien?! [Пойди ты к…] – злобно нахмурившись, крикнул капитан.
Драм да да дам, дам, дам, трещали барабаны. И Пьер понял, что таинственная сила уже вполне овладела этими людьми и что теперь говорить еще что нибудь было бесполезно.
Пленных офицеров отделили от солдат и велели им идти впереди. Офицеров, в числе которых был Пьер, было человек тридцать, солдатов человек триста.
Пленные офицеры, выпущенные из других балаганов, были все чужие, были гораздо лучше одеты, чем Пьер, и смотрели на него, в его обуви, с недоверчивостью и отчужденностью. Недалеко от Пьера шел, видимо, пользующийся общим уважением своих товарищей пленных, толстый майор в казанском халате, подпоясанный полотенцем, с пухлым, желтым, сердитым лицом. Он одну руку с кисетом держал за пазухой, другою опирался на чубук. Майор, пыхтя и отдуваясь, ворчал и сердился на всех за то, что ему казалось, что его толкают и что все торопятся, когда торопиться некуда, все чему то удивляются, когда ни в чем ничего нет удивительного. Другой, маленький худой офицер, со всеми заговаривал, делая предположения о том, куда их ведут теперь и как далеко они успеют пройти нынешний день. Чиновник, в валеных сапогах и комиссариатской форме, забегал с разных сторон и высматривал сгоревшую Москву, громко сообщая свои наблюдения о том, что сгорело и какая была та или эта видневшаяся часть Москвы. Третий офицер, польского происхождения по акценту, спорил с комиссариатским чиновником, доказывая ему, что он ошибался в определении кварталов Москвы.
– О чем спорите? – сердито говорил майор. – Николы ли, Власа ли, все одно; видите, все сгорело, ну и конец… Что толкаетесь то, разве дороги мало, – обратился он сердито к шедшему сзади и вовсе не толкавшему его.
– Ай, ай, ай, что наделали! – слышались, однако, то с той, то с другой стороны голоса пленных, оглядывающих пожарища. – И Замоскворечье то, и Зубово, и в Кремле то, смотрите, половины нет… Да я вам говорил, что все Замоскворечье, вон так и есть.
– Ну, знаете, что сгорело, ну о чем же толковать! – говорил майор.
Проходя через Хамовники (один из немногих несгоревших кварталов Москвы) мимо церкви, вся толпа пленных вдруг пожалась к одной стороне, и послышались восклицания ужаса и омерзения.
– Ишь мерзавцы! То то нехристи! Да мертвый, мертвый и есть… Вымазали чем то.
Пьер тоже подвинулся к церкви, у которой было то, что вызывало восклицания, и смутно увидал что то, прислоненное к ограде церкви. Из слов товарищей, видевших лучше его, он узнал, что это что то был труп человека, поставленный стоймя у ограды и вымазанный в лице сажей…
– Marchez, sacre nom… Filez… trente mille diables… [Иди! иди! Черти! Дьяволы!] – послышались ругательства конвойных, и французские солдаты с новым озлоблением разогнали тесаками толпу пленных, смотревшую на мертвого человека.

По переулкам Хамовников пленные шли одни с своим конвоем и повозками и фурами, принадлежавшими конвойным и ехавшими сзади; но, выйдя к провиантским магазинам, они попали в середину огромного, тесно двигавшегося артиллерийского обоза, перемешанного с частными повозками.
У самого моста все остановились, дожидаясь того, чтобы продвинулись ехавшие впереди. С моста пленным открылись сзади и впереди бесконечные ряды других двигавшихся обозов. Направо, там, где загибалась Калужская дорога мимо Нескучного, пропадая вдали, тянулись бесконечные ряды войск и обозов. Это были вышедшие прежде всех войска корпуса Богарне; назади, по набережной и через Каменный мост, тянулись войска и обозы Нея.
Войска Даву, к которым принадлежали пленные, шли через Крымский брод и уже отчасти вступали в Калужскую улицу. Но обозы так растянулись, что последние обозы Богарне еще не вышли из Москвы в Калужскую улицу, а голова войск Нея уже выходила из Большой Ордынки.
Пройдя Крымский брод, пленные двигались по нескольку шагов и останавливались, и опять двигались, и со всех сторон экипажи и люди все больше и больше стеснялись. Пройдя более часа те несколько сот шагов, которые отделяют мост от Калужской улицы, и дойдя до площади, где сходятся Замоскворецкие улицы с Калужскою, пленные, сжатые в кучу, остановились и несколько часов простояли на этом перекрестке. Со всех сторон слышался неумолкаемый, как шум моря, грохот колес, и топот ног, и неумолкаемые сердитые крики и ругательства. Пьер стоял прижатый к стене обгорелого дома, слушая этот звук, сливавшийся в его воображении с звуками барабана.
Несколько пленных офицеров, чтобы лучше видеть, влезли на стену обгорелого дома, подле которого стоял Пьер.
– Народу то! Эка народу!.. И на пушках то навалили! Смотри: меха… – говорили они. – Вишь, стервецы, награбили… Вон у того то сзади, на телеге… Ведь это – с иконы, ей богу!.. Это немцы, должно быть. И наш мужик, ей богу!.. Ах, подлецы!.. Вишь, навьючился то, насилу идет! Вот те на, дрожки – и те захватили!.. Вишь, уселся на сундуках то. Батюшки!.. Подрались!..
– Так его по морде то, по морде! Этак до вечера не дождешься. Гляди, глядите… а это, верно, самого Наполеона. Видишь, лошади то какие! в вензелях с короной. Это дом складной. Уронил мешок, не видит. Опять подрались… Женщина с ребеночком, и недурна. Да, как же, так тебя и пропустят… Смотри, и конца нет. Девки русские, ей богу, девки! В колясках ведь как покойно уселись!
Опять волна общего любопытства, как и около церкви в Хамовниках, надвинула всех пленных к дороге, и Пьер благодаря своему росту через головы других увидал то, что так привлекло любопытство пленных. В трех колясках, замешавшихся между зарядными ящиками, ехали, тесно сидя друг на друге, разряженные, в ярких цветах, нарумяненные, что то кричащие пискливыми голосами женщины.
С той минуты как Пьер сознал появление таинственной силы, ничто не казалось ему странно или страшно: ни труп, вымазанный для забавы сажей, ни эти женщины, спешившие куда то, ни пожарища Москвы. Все, что видел теперь Пьер, не производило на него почти никакого впечатления – как будто душа его, готовясь к трудной борьбе, отказывалась принимать впечатления, которые могли ослабить ее.
Поезд женщин проехал. За ним тянулись опять телеги, солдаты, фуры, солдаты, палубы, кареты, солдаты, ящики, солдаты, изредка женщины.
Пьер не видал людей отдельно, а видел движение их.
Все эти люди, лошади как будто гнались какой то невидимою силою. Все они, в продолжение часа, во время которого их наблюдал Пьер, выплывали из разных улиц с одним и тем же желанием скорее пройти; все они одинаково, сталкиваясь с другими, начинали сердиться, драться; оскаливались белые зубы, хмурились брови, перебрасывались все одни и те же ругательства, и на всех лицах было одно и то же молодечески решительное и жестоко холодное выражение, которое поутру поразило Пьера при звуке барабана на лице капрала.
Уже перед вечером конвойный начальник собрал свою команду и с криком и спорами втеснился в обозы, и пленные, окруженные со всех сторон, вышли на Калужскую дорогу.
Шли очень скоро, не отдыхая, и остановились только, когда уже солнце стало садиться. Обозы надвинулись одни на других, и люди стали готовиться к ночлегу. Все казались сердиты и недовольны. Долго с разных сторон слышались ругательства, злобные крики и драки. Карета, ехавшая сзади конвойных, надвинулась на повозку конвойных и пробила ее дышлом. Несколько солдат с разных сторон сбежались к повозке; одни били по головам лошадей, запряженных в карете, сворачивая их, другие дрались между собой, и Пьер видел, что одного немца тяжело ранили тесаком в голову.
Казалось, все эти люди испытывали теперь, когда остановились посреди поля в холодных сумерках осеннего вечера, одно и то же чувство неприятного пробуждения от охватившей всех при выходе поспешности и стремительного куда то движения. Остановившись, все как будто поняли, что неизвестно еще, куда идут, и что на этом движении много будет тяжелого и трудного.
С пленными на этом привале конвойные обращались еще хуже, чем при выступлении. На этом привале в первый раз мясная пища пленных была выдана кониною.
От офицеров до последнего солдата было заметно в каждом как будто личное озлобление против каждого из пленных, так неожиданно заменившее прежде дружелюбные отношения.
Озлобление это еще более усилилось, когда при пересчитывании пленных оказалось, что во время суеты, выходя из Москвы, один русский солдат, притворявшийся больным от живота, – бежал. Пьер видел, как француз избил русского солдата за то, что тот отошел далеко от дороги, и слышал, как капитан, его приятель, выговаривал унтер офицеру за побег русского солдата и угрожал ему судом. На отговорку унтер офицера о том, что солдат был болен и не мог идти, офицер сказал, что велено пристреливать тех, кто будет отставать. Пьер чувствовал, что та роковая сила, которая смяла его во время казни и которая была незаметна во время плена, теперь опять овладела его существованием. Ему было страшно; но он чувствовал, как по мере усилий, которые делала роковая сила, чтобы раздавить его, в душе его вырастала и крепла независимая от нее сила жизни.
Пьер поужинал похлебкою из ржаной муки с лошадиным мясом и поговорил с товарищами.
Ни Пьер и никто из товарищей его не говорили ни о том, что они видели в Москве, ни о грубости обращения французов, ни о том распоряжении пристреливать, которое было объявлено им: все были, как бы в отпор ухудшающемуся положению, особенно оживлены и веселы. Говорили о личных воспоминаниях, о смешных сценах, виденных во время похода, и заминали разговоры о настоящем положении.
Солнце давно село. Яркие звезды зажглись кое где по небу; красное, подобное пожару, зарево встающего полного месяца разлилось по краю неба, и огромный красный шар удивительно колебался в сероватой мгле. Становилось светло. Вечер уже кончился, но ночь еще не начиналась. Пьер встал от своих новых товарищей и пошел между костров на другую сторону дороги, где, ему сказали, стояли пленные солдаты. Ему хотелось поговорить с ними. На дороге французский часовой остановил его и велел воротиться.
Пьер вернулся, но не к костру, к товарищам, а к отпряженной повозке, у которой никого не было. Он, поджав ноги и опустив голову, сел на холодную землю у колеса повозки и долго неподвижно сидел, думая. Прошло более часа. Никто не тревожил Пьера. Вдруг он захохотал своим толстым, добродушным смехом так громко, что с разных сторон с удивлением оглянулись люди на этот странный, очевидно, одинокий смех.
– Ха, ха, ха! – смеялся Пьер. И он проговорил вслух сам с собою: – Не пустил меня солдат. Поймали меня, заперли меня. В плену держат меня. Кого меня? Меня! Меня – мою бессмертную душу! Ха, ха, ха!.. Ха, ха, ха!.. – смеялся он с выступившими на глаза слезами.
Какой то человек встал и подошел посмотреть, о чем один смеется этот странный большой человек. Пьер перестал смеяться, встал, отошел подальше от любопытного и оглянулся вокруг себя.
Прежде громко шумевший треском костров и говором людей, огромный, нескончаемый бивак затихал; красные огни костров потухали и бледнели. Высоко в светлом небе стоял полный месяц. Леса и поля, невидные прежде вне расположения лагеря, открывались теперь вдали. И еще дальше этих лесов и полей виднелась светлая, колеблющаяся, зовущая в себя бесконечная даль. Пьер взглянул в небо, в глубь уходящих, играющих звезд. «И все это мое, и все это во мне, и все это я! – думал Пьер. – И все это они поймали и посадили в балаган, загороженный досками!» Он улыбнулся и пошел укладываться спать к своим товарищам.

В первых числах октября к Кутузову приезжал еще парламентер с письмом от Наполеона и предложением мира, обманчиво означенным из Москвы, тогда как Наполеон уже был недалеко впереди Кутузова, на старой Калужской дороге. Кутузов отвечал на это письмо так же, как на первое, присланное с Лористоном: он сказал, что о мире речи быть не может.
Вскоре после этого из партизанского отряда Дорохова, ходившего налево от Тарутина, получено донесение о том, что в Фоминском показались войска, что войска эти состоят из дивизии Брусье и что дивизия эта, отделенная от других войск, легко может быть истреблена. Солдаты и офицеры опять требовали деятельности. Штабные генералы, возбужденные воспоминанием о легкости победы под Тарутиным, настаивали у Кутузова об исполнении предложения Дорохова. Кутузов не считал нужным никакого наступления. Вышло среднее, то, что должно было совершиться; послан был в Фоминское небольшой отряд, который должен был атаковать Брусье.
По странной случайности это назначение – самое трудное и самое важное, как оказалось впоследствии, – получил Дохтуров; тот самый скромный, маленький Дохтуров, которого никто не описывал нам составляющим планы сражений, летающим перед полками, кидающим кресты на батареи, и т. п., которого считали и называли нерешительным и непроницательным, но тот самый Дохтуров, которого во время всех войн русских с французами, с Аустерлица и до тринадцатого года, мы находим начальствующим везде, где только положение трудно. В Аустерлице он остается последним у плотины Аугеста, собирая полки, спасая, что можно, когда все бежит и гибнет и ни одного генерала нет в ариергарде. Он, больной в лихорадке, идет в Смоленск с двадцатью тысячами защищать город против всей наполеоновской армии. В Смоленске, едва задремал он на Молоховских воротах, в пароксизме лихорадки, его будит канонада по Смоленску, и Смоленск держится целый день. В Бородинский день, когда убит Багратион и войска нашего левого фланга перебиты в пропорции 9 к 1 и вся сила французской артиллерии направлена туда, – посылается никто другой, а именно нерешительный и непроницательный Дохтуров, и Кутузов торопится поправить свою ошибку, когда он послал было туда другого. И маленький, тихенький Дохтуров едет туда, и Бородино – лучшая слава русского войска. И много героев описано нам в стихах и прозе, но о Дохтурове почти ни слова.
Опять Дохтурова посылают туда в Фоминское и оттуда в Малый Ярославец, в то место, где было последнее сражение с французами, и в то место, с которого, очевидно, уже начинается погибель французов, и опять много гениев и героев описывают нам в этот период кампании, но о Дохтурове ни слова, или очень мало, или сомнительно. Это то умолчание о Дохтурове очевиднее всего доказывает его достоинства.
Естественно, что для человека, не понимающего хода машины, при виде ее действия кажется, что важнейшая часть этой машины есть та щепка, которая случайно попала в нее и, мешая ее ходу, треплется в ней. Человек, не знающий устройства машины, не может понять того, что не эта портящая и мешающая делу щепка, а та маленькая передаточная шестерня, которая неслышно вертится, есть одна из существеннейших частей машины.
10 го октября, в тот самый день, как Дохтуров прошел половину дороги до Фоминского и остановился в деревне Аристове, приготавливаясь в точности исполнить отданное приказание, все французское войско, в своем судорожном движении дойдя до позиции Мюрата, как казалось, для того, чтобы дать сражение, вдруг без причины повернуло влево на новую Калужскую дорогу и стало входить в Фоминское, в котором прежде стоял один Брусье. У Дохтурова под командою в это время были, кроме Дорохова, два небольших отряда Фигнера и Сеславина.
Вечером 11 го октября Сеславин приехал в Аристово к начальству с пойманным пленным французским гвардейцем. Пленный говорил, что войска, вошедшие нынче в Фоминское, составляли авангард всей большой армии, что Наполеон был тут же, что армия вся уже пятый день вышла из Москвы. В тот же вечер дворовый человек, пришедший из Боровска, рассказал, как он видел вступление огромного войска в город. Казаки из отряда Дорохова доносили, что они видели французскую гвардию, шедшую по дороге к Боровску. Из всех этих известий стало очевидно, что там, где думали найти одну дивизию, теперь была вся армия французов, шедшая из Москвы по неожиданному направлению – по старой Калужской дороге. Дохтуров ничего не хотел предпринимать, так как ему не ясно было теперь, в чем состоит его обязанность. Ему велено было атаковать Фоминское. Но в Фоминском прежде был один Брусье, теперь была вся французская армия. Ермолов хотел поступить по своему усмотрению, но Дохтуров настаивал на том, что ему нужно иметь приказание от светлейшего. Решено было послать донесение в штаб.
Для этого избран толковый офицер, Болховитинов, который, кроме письменного донесения, должен был на словах рассказать все дело. В двенадцатом часу ночи Болховитинов, получив конверт и словесное приказание, поскакал, сопутствуемый казаком, с запасными лошадьми в главный штаб.

Ночь была темная, теплая, осенняя. Шел дождик уже четвертый день. Два раза переменив лошадей и в полтора часа проскакав тридцать верст по грязной вязкой дороге, Болховитинов во втором часу ночи был в Леташевке. Слезши у избы, на плетневом заборе которой была вывеска: «Главный штаб», и бросив лошадь, он вошел в темные сени.
– Дежурного генерала скорее! Очень важное! – проговорил он кому то, поднимавшемуся и сопевшему в темноте сеней.
– С вечера нездоровы очень были, третью ночь не спят, – заступнически прошептал денщицкий голос. – Уж вы капитана разбудите сначала.
– Очень важное, от генерала Дохтурова, – сказал Болховитинов, входя в ощупанную им растворенную дверь. Денщик прошел вперед его и стал будить кого то:
– Ваше благородие, ваше благородие – кульер.
– Что, что? от кого? – проговорил чей то сонный голос.
– От Дохтурова и от Алексея Петровича. Наполеон в Фоминском, – сказал Болховитинов, не видя в темноте того, кто спрашивал его, но по звуку голоса предполагая, что это был не Коновницын.
Разбуженный человек зевал и тянулся.
– Будить то мне его не хочется, – сказал он, ощупывая что то. – Больнёшенек! Может, так, слухи.
– Вот донесение, – сказал Болховитинов, – велено сейчас же передать дежурному генералу.
– Постойте, огня зажгу. Куда ты, проклятый, всегда засунешь? – обращаясь к денщику, сказал тянувшийся человек. Это был Щербинин, адъютант Коновницына. – Нашел, нашел, – прибавил он.
Денщик рубил огонь, Щербинин ощупывал подсвечник.
– Ах, мерзкие, – с отвращением сказал он.
При свете искр Болховитинов увидел молодое лицо Щербинина со свечой и в переднем углу еще спящего человека. Это был Коновницын.
Когда сначала синим и потом красным пламенем загорелись серники о трут, Щербинин зажег сальную свечку, с подсвечника которой побежали обгладывавшие ее прусаки, и осмотрел вестника. Болховитинов был весь в грязи и, рукавом обтираясь, размазывал себе лицо.
– Да кто доносит? – сказал Щербинин, взяв конверт.
– Известие верное, – сказал Болховитинов. – И пленные, и казаки, и лазутчики – все единогласно показывают одно и то же.
– Нечего делать, надо будить, – сказал Щербинин, вставая и подходя к человеку в ночном колпаке, укрытому шинелью. – Петр Петрович! – проговорил он. Коновницын не шевелился. – В главный штаб! – проговорил он, улыбнувшись, зная, что эти слова наверное разбудят его. И действительно, голова в ночном колпаке поднялась тотчас же. На красивом, твердом лице Коновницына, с лихорадочно воспаленными щеками, на мгновение оставалось еще выражение далеких от настоящего положения мечтаний сна, но потом вдруг он вздрогнул: лицо его приняло обычно спокойное и твердое выражение.
– Ну, что такое? От кого? – неторопливо, но тотчас же спросил он, мигая от света. Слушая донесение офицера, Коновницын распечатал и прочел. Едва прочтя, он опустил ноги в шерстяных чулках на земляной пол и стал обуваться. Потом снял колпак и, причесав виски, надел фуражку.
– Ты скоро доехал? Пойдем к светлейшему.
Коновницын тотчас понял, что привезенное известие имело большую важность и что нельзя медлить. Хорошо ли, дурно ли это было, он не думал и не спрашивал себя. Его это не интересовало. На все дело войны он смотрел не умом, не рассуждением, а чем то другим. В душе его было глубокое, невысказанное убеждение, что все будет хорошо; но что этому верить не надо, и тем более не надо говорить этого, а надо делать только свое дело. И это свое дело он делал, отдавая ему все свои силы.
Петр Петрович Коновницын, так же как и Дохтуров, только как бы из приличия внесенный в список так называемых героев 12 го года – Барклаев, Раевских, Ермоловых, Платовых, Милорадовичей, так же как и Дохтуров, пользовался репутацией человека весьма ограниченных способностей и сведений, и, так же как и Дохтуров, Коновницын никогда не делал проектов сражений, но всегда находился там, где было труднее всего; спал всегда с раскрытой дверью с тех пор, как был назначен дежурным генералом, приказывая каждому посланному будить себя, всегда во время сраженья был под огнем, так что Кутузов упрекал его за то и боялся посылать, и был так же, как и Дохтуров, одной из тех незаметных шестерен, которые, не треща и не шумя, составляют самую существенную часть машины.
Выходя из избы в сырую, темную ночь, Коновницын нахмурился частью от головной усилившейся боли, частью от неприятной мысли, пришедшей ему в голову о том, как теперь взволнуется все это гнездо штабных, влиятельных людей при этом известии, в особенности Бенигсен, после Тарутина бывший на ножах с Кутузовым; как будут предлагать, спорить, приказывать, отменять. И это предчувствие неприятно ему было, хотя он и знал, что без этого нельзя.
Действительно, Толь, к которому он зашел сообщить новое известие, тотчас же стал излагать свои соображения генералу, жившему с ним, и Коновницын, молча и устало слушавший, напомнил ему, что надо идти к светлейшему.

Кутузов, как и все старые люди, мало спал по ночам. Он днем часто неожиданно задремывал; но ночью он, не раздеваясь, лежа на своей постели, большею частию не спал и думал.
Так он лежал и теперь на своей кровати, облокотив тяжелую, большую изуродованную голову на пухлую руку, и думал, открытым одним глазом присматриваясь к темноте.
С тех пор как Бенигсен, переписывавшийся с государем и имевший более всех силы в штабе, избегал его, Кутузов был спокойнее в том отношении, что его с войсками не заставят опять участвовать в бесполезных наступательных действиях. Урок Тарутинского сражения и кануна его, болезненно памятный Кутузову, тоже должен был подействовать, думал он.
«Они должны понять, что мы только можем проиграть, действуя наступательно. Терпение и время, вот мои воины богатыри!» – думал Кутузов. Он знал, что не надо срывать яблоко, пока оно зелено. Оно само упадет, когда будет зрело, а сорвешь зелено, испортишь яблоко и дерево, и сам оскомину набьешь. Он, как опытный охотник, знал, что зверь ранен, ранен так, как только могла ранить вся русская сила, но смертельно или нет, это был еще не разъясненный вопрос. Теперь, по присылкам Лористона и Бертелеми и по донесениям партизанов, Кутузов почти знал, что он ранен смертельно. Но нужны были еще доказательства, надо было ждать.
«Им хочется бежать посмотреть, как они его убили. Подождите, увидите. Все маневры, все наступления! – думал он. – К чему? Все отличиться. Точно что то веселое есть в том, чтобы драться. Они точно дети, от которых не добьешься толку, как было дело, оттого что все хотят доказать, как они умеют драться. Да не в том теперь дело.
И какие искусные маневры предлагают мне все эти! Им кажется, что, когда они выдумали две три случайности (он вспомнил об общем плане из Петербурга), они выдумали их все. А им всем нет числа!»
Неразрешенный вопрос о том, смертельна или не смертельна ли была рана, нанесенная в Бородине, уже целый месяц висел над головой Кутузова. С одной стороны, французы заняли Москву. С другой стороны, несомненно всем существом своим Кутузов чувствовал, что тот страшный удар, в котором он вместе со всеми русскими людьми напряг все свои силы, должен был быть смертелен. Но во всяком случае нужны были доказательства, и он ждал их уже месяц, и чем дальше проходило время, тем нетерпеливее он становился. Лежа на своей постели в свои бессонные ночи, он делал то самое, что делала эта молодежь генералов, то самое, за что он упрекал их. Он придумывал все возможные случайности, в которых выразится эта верная, уже свершившаяся погибель Наполеона. Он придумывал эти случайности так же, как и молодежь, но только с той разницей, что он ничего не основывал на этих предположениях и что он видел их не две и три, а тысячи. Чем дальше он думал, тем больше их представлялось. Он придумывал всякого рода движения наполеоновской армии, всей или частей ее – к Петербургу, на него, в обход его, придумывал (чего он больше всего боялся) и ту случайность, что Наполеон станет бороться против него его же оружием, что он останется в Москве, выжидая его. Кутузов придумывал даже движение наполеоновской армии назад на Медынь и Юхнов, но одного, чего он не мог предвидеть, это того, что совершилось, того безумного, судорожного метания войска Наполеона в продолжение первых одиннадцати дней его выступления из Москвы, – метания, которое сделало возможным то, о чем все таки не смел еще тогда думать Кутузов: совершенное истребление французов. Донесения Дорохова о дивизии Брусье, известия от партизанов о бедствиях армии Наполеона, слухи о сборах к выступлению из Москвы – все подтверждало предположение, что французская армия разбита и сбирается бежать; но это были только предположения, казавшиеся важными для молодежи, но не для Кутузова. Он с своей шестидесятилетней опытностью знал, какой вес надо приписывать слухам, знал, как способны люди, желающие чего нибудь, группировать все известия так, что они как будто подтверждают желаемое, и знал, как в этом случае охотно упускают все противоречащее. И чем больше желал этого Кутузов, тем меньше он позволял себе этому верить. Вопрос этот занимал все его душевные силы. Все остальное было для него только привычным исполнением жизни. Таким привычным исполнением и подчинением жизни были его разговоры с штабными, письма к m me Stael, которые он писал из Тарутина, чтение романов, раздачи наград, переписка с Петербургом и т. п. Но погибель французов, предвиденная им одним, было его душевное, единственное желание.
В ночь 11 го октября он лежал, облокотившись на руку, и думал об этом.
В соседней комнате зашевелилось, и послышались шаги Толя, Коновницына и Болховитинова.
– Эй, кто там? Войдите, войди! Что новенького? – окликнул их фельдмаршал.
Пока лакей зажигал свечу, Толь рассказывал содержание известий.
– Кто привез? – спросил Кутузов с лицом, поразившим Толя, когда загорелась свеча, своей холодной строгостью.
– Не может быть сомнения, ваша светлость.
– Позови, позови его сюда!
Кутузов сидел, спустив одну ногу с кровати и навалившись большим животом на другую, согнутую ногу. Он щурил свой зрячий глаз, чтобы лучше рассмотреть посланного, как будто в его чертах он хотел прочесть то, что занимало его.
– Скажи, скажи, дружок, – сказал он Болховитинову своим тихим, старческим голосом, закрывая распахнувшуюся на груди рубашку. – Подойди, подойди поближе. Какие ты привез мне весточки? А? Наполеон из Москвы ушел? Воистину так? А?
Болховитинов подробно доносил сначала все то, что ему было приказано.
– Говори, говори скорее, не томи душу, – перебил его Кутузов.
Болховитинов рассказал все и замолчал, ожидая приказания. Толь начал было говорить что то, но Кутузов перебил его. Он хотел сказать что то, но вдруг лицо его сщурилось, сморщилось; он, махнув рукой на Толя, повернулся в противную сторону, к красному углу избы, черневшему от образов.
– Господи, создатель мой! Внял ты молитве нашей… – дрожащим голосом сказал он, сложив руки. – Спасена Россия. Благодарю тебя, господи! – И он заплакал.

Со времени этого известия и до конца кампании вся деятельность Кутузова заключается только в том, чтобы властью, хитростью, просьбами удерживать свои войска от бесполезных наступлений, маневров и столкновений с гибнущим врагом. Дохтуров идет к Малоярославцу, но Кутузов медлит со всей армией и отдает приказания об очищении Калуги, отступление за которую представляется ему весьма возможным.
Кутузов везде отступает, но неприятель, не дожидаясь его отступления, бежит назад, в противную сторону.
Историки Наполеона описывают нам искусный маневр его на Тарутино и Малоярославец и делают предположения о том, что бы было, если бы Наполеон успел проникнуть в богатые полуденные губернии.
Но не говоря о том, что ничто не мешало Наполеону идти в эти полуденные губернии (так как русская армия давала ему дорогу), историки забывают то, что армия Наполеона не могла быть спасена ничем, потому что она в самой себе несла уже тогда неизбежные условия гибели. Почему эта армия, нашедшая обильное продовольствие в Москве и не могшая удержать его, а стоптавшая его под ногами, эта армия, которая, придя в Смоленск, не разбирала продовольствия, а грабила его, почему эта армия могла бы поправиться в Калужской губернии, населенной теми же русскими, как и в Москве, и с тем же свойством огня сжигать то, что зажигают?

Франциск Скорина (ок. 1490 - ок. 1541) родился в Полоцке, в православной купеческой семье. По крещении он получил имя Ге­оргий. Что касается имени Франциск, то В.В. Агиевич, убедительно, на наш взгляд, доказал в своих публикациях, что оно является его ли­тературным псевдонимом, которое Скорина получил при вступле­нии в гильдию печатников 1 .

Первоначальное образование Скорина получил в монастыре бернардинцев. Затем, как и многие молодые люди Великого княже­ства Литовского, жаждущие знаний, учился в Краковском универ­ситете на факультете свободных искусств (так тогда назывались философские факультеты), где профессорами были такие известные в Польше философы как Михаил Вратиславский (1488-1512) и Иоанн Глоговский (1487 - 1506). Университетский курс длился два года, в течение которых изучались труды Аристотеля, учению кото­рого отдавалось предпочтение в средневековых университетах. На первом году студенты, изучив его «Физику», «О душе» и «Пер­вую аналитику», сдавали экзамены и получали ученую степень ба­калавра свободных искусств. Второй год посвящался изучению «Метафизики», «Политики» и «Никомаховой этики». Учитывая глубокие познания Ф. Скорины в области права можно предпо­ложить, что в университете он посещал лекции и на юридическом факультете - в то время одном из самых знаменитых в Европе. На юридическом факультете Краковского университета, уже после Ф.Скорины, учился один из известных теоретиков права в Европе XVI в. Андрей Фрич Морджевский.

В 1506 г., после окончил университета, Ф. Скорина путеше­ствует по Европе. Точные сведения о роде его занятий в этот пе­риод отсутствуют. Можно предположить, что это были годы напряженной учебы, так как в 1512 г. Ф. Скорина в Падуанском университете держит экзамен на ученую степень доктора меди­цины. Падуанский университет был в XV-XVI вв. популярным

1 См.: Arieei4 У.У. 1мя i справа Скарыны: У чьих руках спадчына. Мн., 2002.

учебным заведением Европы. В Падуе в разные годы преподава­ли такие знаменитые ученые, как Галилео Галилей, Донапомо Менокио, Дареццо Гвидо, Тиберио Дечиано, Франческо Курсио. С университетом были связаны также Эразм Роттердамский, Ни­колай Коперник, Томмазо Кампанелла.

Славился университет и своими выпускниками, среди которых - философы эпохи Возрождения Пико делла Мирандола и Николай Кузанский, короли Ян Собеский, Стефан Баторий, Густав Швед­ский, папа римский Сикстин IV и др. В начале XYI века широкую известность в Европе приобрел медицинский факультет Падуанско-го университета, где преподавал известный анатом Г. Зерби, профес­сор практической медицины Дж. де Аквила, авторы известных в то время трактатов по медицине Б. Монтаньяна Младший и А. Гацци. Ф. Скорина к этому времени имеет основательную философскую и медицинскую подготовку. Поэтому не случайно он выбирает для по­лучения степени доктора медицины именно Падую.

Это знаменательное событие произошло 9 ноября 1512 г. В ак­товых записях Падуанского университета говорится: «...Выдаю­щийся доктор искусств господин Франциск, сын покойного господина Луки Скорины из Полоцка, русин, подвергся экзамену в особо строгом порядке по вопросам, предложенным ему утром этого дня. Он проявил себя столь похвально и превосходно во вре­мя этого своего строгого испытания, излагая ответы на заданные ему вопросы и опровергая выдвинутые против него доказатель­ства, что получил единодушное одобрение всех присутствующих ученых без исключения и был признан обладающим достаточными знаниями в области медицины» . ВтотжеденьФ. Скорине вручили знаки достоинства доктора медицины (обычно это - четы­рехугольная шляпа, перстень и книга Гиппократа «Афоризмы»).

О жизни Ф. Скорины в течение следующих пяти лет нет ни­каких сведений. Скорее всего, он в эти годы жил в Праге, где изучал типографское дело, перевел на старобелорусский язык Библию, подготавил ее к печатанию. 6 августа 1517 г. выходит первая книга - Псалтырь. В 1517-1519 гг. Ф. Скорина издает 22

книги Ветхого Завета под общим заглавием: «Бивлиа Руска, вы­ложена доктором Франциском Скориною из славного града По­лоцка, Богу ко чти и людем посполитым к доброму научению».

Язык Библии Скорины возник в результате установления со­ответствия между церковнославянским языком и народной ре­чью. Сохранив церковнославянскую базу текста, он ввел в Библию живой, народный язык. Один из первых белорусских уче­ных-филологов, Е.Карский, данный литературный язык называ­ет старобелорусским.

Так Ф. Скорина положил начало восточнославянскому кни­гопечатанию. Он же - первый восточнославянский переводчик Библии на родной язык (языками Библии традиционно считались древнееврейский, древнегреческий и латинский). Кроме того, Ф. Скорина дал комментарии к Библии (им написано 25 предис­ловий и 24 послесловия к книгам Ветхого Завета). Перевод Биб­лии на родной язык сделал ее более доступной «посполитому человеку» (в смысле простому, каждому), что привело к суще­ственному расширению круга ее читателей.

В 1520 г. Ф. Скорина приезжает в Вильно, а затем в 1522 г. с помощью Якуба Бабича издает «Малую подорожную книжицу», а в 1525 г. - «Апостол», последнюю из своих книг.

В 1525 г. Франциску Скорине было около 40 лет, т.е. он нахо­дился в расцвете своего таланта. Почему же прервалась его издатель­ская деятельность? Исследователи связывают это с перипетиями его личной жизни. В 1529 г. умирает его брат, крупный купец Великого княжества Литовского Иван Скорина и оставляет после себя много­численные долги. Компаньоном брата была жена Ф. Скорины Мар­гарита. Началась длительная судебная тяжба, в результате которой все его имущество было описано и продано. Ф.Скорина едет в Кенигсберг, трудится там придворным врачом. Затем возвращает­ся на родину, но в 1530 г. его опять поджидают невзгоды - боль­шой пожар окончательно подрывает его материальное положение и он отбывает в знакомую ему Прагу, основывает там ботанический сад.

Период Великого княжества Литовского, Русского и Жемайтского

О взглядах Ф. Скорины можно судить по его предисловиям и послесловиям к книгам Библии - он стремился ввести своих со­отечественников при помощи понятного им языка в простой и одновременно сложный мир Слова Божьего, приобщить простых людей к грамоте, знаниям. Он показывает, что только став на путь следования христианским нравственным добродетелям, человек может обрести и укрепить свою духовность.

Онтология и гносеология. Во взглядах на происхождение мира Ф. Скорина, как глубоко верующий христианин, придер­живался теологической концепции креационизма, т.е. считал, что мир и человек сотворены Богом «из ничего». Детально проблему бытия он не рассматривал. Вопросы богопознания занимали Ф. Скорину в большей степени. Данное обстоятельство связано с его интерпретацией Библии. Проблема бытия для Скотрины приоб­ретает не онтологический, а, скорее, гносеологический аспект. В «Сказании к первым книгам Моисеевым, рекомых Бытье» Ф. Скорина утверждает, что из всех книг Ветхого Завета наиболее трудны для понимания книги Бытия. Знание их доступно только немногим избранным, для всех других людей вопросы творения мира являются предметом веры: «Мы как христиане, зу полную веру имамы всемогущего во троици единаго бога, в шести днех сотворившего небо и землю и все, еже суть в них» .

Большая же часть Библии может быть познана как логичес­ким путем, так и прикладным методом, знанием «през речи ви-домые».

Ф. Скорина является последователем Кирилла Туровского и Климента Смолятича, утверждавших право человека на тщатель­ное вникание в смысл библейских текстов.

Ф. Скорина всячески разграничивал веру и знание. В частно­сти, он выделял библейскую мудрость и мудрость философскую, которую понимал как знание сущего. В этом он предстает как продолжатель идей сторонников «двойственной истины» (фило­софского учения, разграничивающего веру и разум, истину бо­жественную и истину научную).

Идея Священного Писания как универсального произведе­ния получила у Скорины новую гуманистическую трактовку.

Он утверждал, что «библейские книги являются аналогом» седми наук вызволеных (Семи свободных искусств):

1) грамматике - «ежи добре чести и мовити» - учит Псалтирь;

2) логике или диалектике, «3 доводом розознати правду от кривды» - книга Иова и Послания апостола Павла;

3) риторике, «ежи ест красномовность», - творения Соло­мона;

4) музыке - библейские песнопения;

5) арифметике - «Числа»;

6) геометрии - книга Иисуса Навина;

7) астрономии - «Бытие» и другие священные тексты.

Библия для Ф. Скорины - не только безусловный авторитет веры, но и глубокий источник нравственности, неоценимый объект познания, своеобразный кладезь естественнонаучных, ис-торико-правовых, философских знаний. Но Библия - не абсо­лютный источник знаний. Они даются Богом «многими и различными путями» . Это - естественный вывод докто­ра лекарских наук и доктора-практика. Чтобы врачевать челове­ка в начале XVI века, дипломированный доктор должен был обладать поистине энциклопедическими научными знаниями в об­ласти медицины, строения и функционирования человеческого организма.

В «Малой подорожной книжице» Ф. Скорина предстает как ученый-астроном. Он вводит поправки в Юлианский календарь, определяет время вхождения Солнца в каждое созвездие зодиака, сообщает о шести лунных и одном солнечном затмениях.

Сделав замечание, что вопросы библейской онтологии труд­ны для понимания, согласившись с креационистской формули­ровкой возникновения мира, Ф. Скорина, разграничивая веру и знание, приходит к выводу о необходимости овладения «поспо-литым» человеком мудростью и науками.

Период Великого княжества Литовского, Русского и Жемайтского

Учение о человеке. Философские позиции Ф. Скорины но­сят явно выраженный антропоцентрический характер и в целом совпадают с традицией Ренессанса. Ученый рассматривал челове­ка как существо разумное, нравственное и общественное. Утвер­ждая, что каждый человек от рождения имеет равные права, Ф. Скорина акцентировал внимание на вопросах его нравственно­го совершенствования, смысла жизни и достоинства, свободы, гражданской активности, общего и индивидуального блага. Он пересмотрел средневековую христианскую доктрину смысла че­ловеческого существования, где земная жизнь не представляет самоценности, а является только этапом к жизни вечной. Рассуж­дая о смысле жизни, подчеркивал многовариантность жизненных позиций и ценностных ориентации человека. Он писал, что люди «едины в царствах и в пановании, друзии в богатстве и в скарбох, инии в мудрости и науце, а инии в здравии, в красоте и в крепости телесной, неции же во множестве имения и статку, а неции в рос­кошном ядении и питии и в любодеянии, инии теже в детях, в при­ятелях, во слугах и во иных различных многых речах» .

Сочувственно относясь к реальной нравственности человека, Ф. Скорина противопоставлял ей христианские заповеди как сферу должного, направлял «посполитого» человека на активную общественно-полезную жизнь. Он считал, что люди от рождения наделены одинаковыми задатками. О человеческом достоинстве надо судить не по происхождению, а по нравственно-интеллекту­альным качествам, по тому, какую пользу принес тот или иной человек «отчизне своей».

Нравственный идеал Ф. Скорины - христианская гумани­стическая концепция жизни, в центре которой - понятие блага. В качестве высшего блага у Ф. Скорины выступает разумная, нрав­ственная и общественно полезная жизнь человека. Скорине при­надлежит приоритет в отечественной общественной мысли, в постановке и решении проблемы «человек - общество». Иссле­дуя вопрос о соотношении общего блага («посполитого» добро­го) и индивидуального, он отдавал решительное предпочтение первому. Человек - существо общественное, и только в обще-

стве он может себя реализовать. Человек в этой связи просто обя­зан научиться «жить вкупе» (сообща, в обществе). Только идея общего блага может объединить людей.

С другой стороны, Ф. Скорина постоянно говорит о необхо­димости непрерывного совершенствования человеческой приро­ды, что будет способствовать гармонизации общественной жизни. Вслед за Сократом и Платоном Скорина утверждал, что доброде­тельный человек равнозначен человеку знающему, т.е. считал, что христианским нравственным добродетелям можно научить, что нравственный идеал реально достижим при соответствующих ин­дивидуальных духовных усилиях человека.

Отдавая безусловный приоритет духовным ценностям, Ско­рина как христианский мыслитель эпохи Возрождения не проти­вопоставлял их ценностям плотским, земным радостям, он выступал за необходимость гармонии духовного и земного.

Высшим принципом отношений между людьми Ф. Скорина считал человеколюбие. Примечательно, что эту норму человеческих отношений он распространяет не только на христиан, но и на пред­ставителей других вероисповеданий. В связи с этим человеколю­бие приобретает у него вселенский общечеловеческий характер.

Является он также основоположником национально-патриоти­ческой традиции в истории общественной мысли. Ф. Скорина - пат­риот своей родины. Он это доказал своей христианской подвижнической деятельностью на благо отчизны. Средневековое мышление, как известно, было космополитическим. Для Скорины же интересы своего народа выше религиозных. Любовь к родине изящно выражена Ф. Скориной в литературной форме: «Понете от прирождения звери, ходящие в пустыни, знають ямы своя; птицы, летающие по воздуху, ведають гнезда своя; рыбы, плавающие по морю и в реках, чують виры своя; пчелы и тым подобные боронять ульив своих; тако же и люди, и где зродился и ускормлены суть по бозе, ктому месту великуласку имають» .

Таким образом, Ф. Скорина рассматривал человека преиму­щественно с нравственной стороны. Считал, что главное назначе-

Период Великого княжества Литовского, Русского и Жемайтского

ние человека - делать добрые дела для ближнего, служить об­щему благу. Только в этом случае человек реализует себя как член общества.

Политико-правовые взгляды. Ф. Скорина стоял у истоков за­рождения так называемого буржуазного юридического мировоз­зрения. Он понимал, что религия является мощным регулятором общественной жизни. Однако в условиях формирования новых общественных отношений она уже явно не справлялась с ролью безусловного социального регулятора, каким была в средневеко­вье. Новые социально-экономические условия требовали и новых механизмов управления обществом. Таким механизмом должно быть, считал Ф. Скорина, право.

Ученый различал законы неписаные и писаные. Сначала люди жили по неписаным законам взаимодоверия и справедливости. Лишь с усложнением общественных отношений возникают законы писаные. Из сказанного можно сделать вывод, что Ф. Скорина яв­ляется сторонником теории «естественного права», под которым понималась совокупность вечных и неизменных принципов, пра­вил, ценностей, вытекающих из самой человеческой природы. Эти естественные, неписаные законы фигурируют у него под названи­ем «прироженый закон». По мысли Ф. Скорины, «прироженый за­кон» должен быть фундаментальным основанием писаного права, которое, являясь человеческим установлением, формируется у на­родов не одновременно и в первую очередь зависит от уровня раз­вития форм государственной жизни. Само право он рассматривает во взаимосвязи и единстве с моралью, поскольку у них единая основа - «прироженый» закон, написанный Богом «в серци еди­ного кажного человека» и запечатленный в его разуме.

Следуя традиции античной философии: для мудреца право из­лишне потому, что он делает по собственному убеждению то, что другие под страхом закона, Ф. Скорина утверждал, что человек нравственный может обходиться и без правовых предписаний. Он пишет: «праведному закон не ест положен», так как он живет по извечному «прироженому» закону. Реальная же жизнь, однако,

требует правового вмешательства: «И вчинены в суть права, или закон, для людей злых, абы боячися казни, усмирили смелость свою и моци не имели иным ушкодити, и абы добрый межи злы­ми в покои жити могли...» .

К законам и праву Ф. Скорина выдвигал ряд обязательных кри­териев, актуальных и для современного законотворчества.3акон должен быть «почтивый, справедливый, можный, потребный, по-житочный, подле прирожения, подлуг обычаев земли, часу и месту пригожий, явный, не имея в собе закритости, не к пожитку едино­го человека, но к посполитому доброму написаный». За­кон будет уважаться в обществе, если он будет справедливым. Несправедливый же закон озлобляет человека, позволяет его пер­манентно (постоянно) нарушать. Справедливость (от лат. yusticia), таким образом, у Скорины приобретает статус универсальной этико-правовой категории.

Закон должен быть также прагматичным и работающим, со­ответствовать времени и обстоятельствам, открытым, направлен­ным на достижение общего блага. s

По Ф. Скорине можно выстроить следующую логическую связь оснований закона: разум - общественная необходимость - время и место действия - справедливость - общее благо - праг­матичность - открытость для его изучения, и, как следствие, нор­мальное функционирование.

Основная задача права - гармонизация отношений между всеми слоями и классами общества. Право - не воля господству­ющего класса, а особый надсоциальный институт, учитывающий интересы всех людей: «Права земская, еже единый кажный народ с своими старейшими ухвалили суть подле, яко же ся им налепей видело быта» .

Справедливость и общее благо у Ф. Скорины, таким обра­зом, - не только этические понятия, но и фундаментальные юри­дические категории. Здесь автор высказывает гениальную догадку возможного совпадения закона и права на основе юсти­ции {справедливости), общего блага и разума.

Период Великого княжества Литовского, Русского и Жемайтского

С практической точки зрения такая постановка вопроса ори­ентирована на гуманное судопроизводство, в основе которого, по Ф. Скорине, находится та же справедливость. Судьи должны су­дить «людей судом справедливым, и да не уклоняться ни на жад­ную сторону, и да не зрять на лица, и не принимать даров, понеже даров ослепляют очи мудрых людей и зменяють слова справедливых. Справедливе, что справедливаго ест чините, абы есте живи были и владели землею...» .Ф. Скорина, види­мо, не зря приводит такую длинную цитату из «Второзакония», где по существу сформулирован своеобразный кодекс чести судьи.

Мыслитель утверждал, что судье необходимо быть не только высоконравственным и беспристрастным профессионалом, но и советчиком. Судьи ведут дела не как «цари или властители выш­ний, силу имеющие над ними, но яко ровнии и товарищи, раду им даючи и справедливость межи ими чинячи» .

Задолго до возникновения в Европе развернутых правовых теорий Ф. Скорина объявляет закон и право основой гармонич­ного развития общества. Беззаконие, несовершенное судопроиз­водство разрушают общественный мир. Оно является величайшим общественным пороком и сопоставимо разве что с понятием гре­ха, поэтому является наказанием Божьим. Законность же - вели­чайшее общественное благо.

Представляет интерес и скорининская классификация права. Как уже говорилось, он выделяет неписаное и писаное право. Последнее подразделяется на право божеское, церковное и земс­кое. Право божеское изложено в Библии, церковное - в документах соборов, земское, или светское, - наиболее просвещенными людьми и государями. Высказывается также идея о большой роли народа как в правотворчестве, так и в государственной жиз­ни: «Справа всякого собрания людского и всякого града, еже ве­рою, соединением ласки и згодою посполитое доброе помножено бываеть» .

Ф. Скорина представляет следующую классификацию зем­ского права. Сначала он говорит о «посполитом праве», которое «от всех народов посполите соблюдаемо ест, яко мужа и жены

почтивое случение, детей пильное выхование, близко живущих схожение, речи позыченое навращение, насилию силою от пре­ния, ровная свобода всем, общее имение всех...» . «По-сполитое право», как мы видим, фиксирует общие принципы жизнедеятельности общества.

Известный исследователь творчества Ф. Скорины С. Подо-кшин справедливо отмечает совпадение содержания «естествен­ного человеческого закона» Фомы Аквинского и «посполитого права» Ф. Скорины. Оба утверждают необходимость продолже­ния человеческого рода, воспитания и образования детей, других направлений народного права, основанных на равноправии всех людей. Примечательно, что Скорина говорит о праве человека отвечать силой на любое насилие.

Следом у Ф. Скорины следует языческое право, которое «от многих убо языков ухвалено ест, яко земель чужих мечом доста-вание, градов и мест утверждение, послов без переказы отпуще­ния, миру до часу прирченого выполнение, войны неприятелем своим оповедание» . В языческом праве говорится о правилах ведения военных действий между государствами. Как человек своего времени, Скорина был свидетелем многочислен­ных войн и считал, что они должны вестись в соответствии с пра­вовыми нормами - заранее оповещать противника о начале военных действий, выполнять условия заключенного мира (пере­мирия), уважать институт переговоров и т.д.

Непосредственно за языческим правом следует рыцарское, или военное. Оно, говоря современным языком, являет собой своего рода устав армии, так как в нем регламентируется боевое пост­роение войск, тактика ведения боевых действий, поведение на поле брани.

Данная классификация свидетельствует о глубоком понима­нии Ф. Скориной необходимости правового регулирования важ­нейших сфер жизни и общества, что сможет сделать его более

Период Великого княжества Литовского, Русского и Жемайтского

стабильным и гармоничным. Ф. Скорина, как и создатели первых развернутых политических теорий античности Платон и Аристо­тель, предпочитает просвещенную, гуманную и сильную монар­хию другим формам государственного устройства. В качестве идеальных правителей он выделял древневосточных монархов Соломона и Птолемея Филадельфа, древнегреческих и римских ца­рей и законодателей Солона, Ликурга, Нуму Помпилия, правив­ших на основе мудрости, разума, справедливости, глубокого знания государственных дел, не чурающихся добрых советов. Го­сударь должен править страной в соответствии с законами, конт­ролировать исполнение правосудия. Главнейшей его задачей является обеспечение мирного течения жизни. Как положитель­ный пример Скорина упоминает время правления Соломона, ког­да «был мир и покой во все времена царства его». Однако, когда потребуют того обстоятельства, государь для блага родины дол­жен быть смелым, сильным и грозным.

Отмечая классово-сословные противоречия в обществе, Скорина ориентирует «богатых» и «убогих» на преодоление их через «братолюбие», «друголюбие», «незлобие», придерживается раннехристианского лозунга «ровная свобода всем, общее име­ние всех...».

И сейчас актуально звучат слова Скорины о том, что жизнь общества должна основываться на «згоде»: «Незгода бо и наи-болшие царства разрушает».

Хотя Скорина во взглядах на общество в целом является представителем своего времени, некоторые его идеи современ­ны и сегодня. Особенно это касается его методологии создания законов, необходимости строить отношения между социальны­ми группами, классами на основе общественного согласия и вза­имных уступок.

Франциск Скорина - ученый, просветитель-гуманист эпохи Возрождения-оставил неизгладимый след в истории отечественной культуры, в истории общественной и философской мысли восточнославянских народов. Он был одним из самых высокообразованных людей своего времени: закончил два университета (Краковский и Падуанский), владел несколькими языками (кроме родного белорусского знал литовский, польский, итальянский, немецкий, латинский, греческий). Он много путешествовал, его деловые поездки были длительными и дальними: он побывал во многих европейских странах, посетил не один десяток городов. Скорина отличался необычайной широтой взглядов и глубиной знаний. Он - медик, ботаник, философ, астроном, писатель, переводчик. А кроме того он был искусным «книгоделателем» - издателем, редактором, типографом. И эта сторона его деятельности оказала огромное влияние на становление и развитие славянского книгопечатания. В истории же отечественного книжного дела деятельность Скорины приобретает особое значение. Его первенец - «Псалтырь», вышедшая в Праге в 1517 г., является и первой белорусской печатной книгой. А типография, основанная им в Вильнюсе около 1522 г., - это и первая типография на нынешней территории нашей страны.

Не одно столетие прошло с тех пор. Время безвозвратно стерло в памяти поколений многие факты из биографии белорусского первопечатника. Загадка возникает в самом начале жизнеописания Скорины: неизвестна точная дата его рождения (обычно указывается: «около 1490 г.», «до 1490 г.»). Но в последнее время в литературе годом рождения Скорины все чаще называют 1486 г. Дата эта была «вычислена» в результате анализа издательского знака - часто встречающейся в его книгах небольшой изящной гравюры с изображением солнечного диска и набегающего на него полумесяца. Исследователи решили, что первопечатник изобразил «гибель Солнца» (солнечное затмение), обозначив таким образом и день своего рождения (на родине Скорины солнечное затмение наблюдалось 6 марта 1486 г.).

Полоцк, где родился Скорина, был крупным по тем временам торгово-ремесленным городом на Западной Двине, входившем в состав Великого княжества Литовского. В городе насчитывалось около пятнадцати тысяч жителей, которые занимались в основном кузнечным, литейным, гончарным ремеслом, торговлей, рыболовством, охотничьим промыслом. Отец Скорины был купцом, торговал кожей и мехами.

Предполагают, что начальное образование Скорина получил в одной из полоцких монастырских школ. Осенью 1504 г. Скорина отправляется в Краков. Он успешно сдает вступительные экзамены в университет и в списке студентов появляется его имя - Франциск Лукич Скорина из Полоцка. Скорина занимался на факультете, где изучались традиционные дисциплины, сведенные в строгую систему семи «свободных искусств»: грамматику, риторику, диалектику (это - формальные, или словесные искусства), арифметику, геометрию, музыку, астрономию (реальные искусства). Кроме перечисленных дисциплин Скорина изучал теологию, право, медицину, древние языки.

Краков - столица Королевства Польского, город с многовековой славянской культурой. Расцвет искусства, науки, образования способствовал и сравнительно раннему возникновению здесь книгопечатания. В начале XVI в. в Кракове действовало двенадцать типографий. Особой известностью пользовались издания краковского печатника Яна Галлера, деятельность которого была самым тесным образом связана с Краковским университетом - печатник снабжал его учебными пособиями, литературой. Возможно, Скорина был знаком с Галлером и от него получил первые сведения о книгоиздательском и книгопечатном деле. Среди тех, кто пробудил в юном Скорине любовь к «черному искусству», был и преподаватель факультета «свободных искусств» ученый-гуманист Ян из Глогова, сам проявлявший интерес к книгопечатанию.

Студенческие годы пролетели быстро, и в 1506 г. Скорина, закончив Краковский университет, получает звание бакалавра свободных искусств и покидает Краков.

В начале 1967 г. Академия наук Белорусской ССР получила из Италии (из Падуанского университета) посылку - фотокопии документов и материалов, имеющих отношение к одному важному событию в жизни Скорины. Документы свидетельствуют, что осенью 1512 г. в Падую «прибыл некий весьма ученый, но бедный молодой человек, доктор искусств, родом из очень отдаленных стран... и обратился к Коллегии с просьбой разрешить ему в качестве дара и особой милости подвергнуться испытаниям в области медицины». И далее: «молодой человек и вышеупомянутый доктор носит имя Франциска, сына покойного Луки Скорины из Полоцка». 5 ноября «Коллегия славнейших падуанских докторов искусства и медицины» допустила Скорину к испытаниям, которые и состоялись 9 ноября в епископском дворце в присутствии виднейших ученых Падуанского университета. Экзаменуемый с блеском выдержал испытания, «похвально и безупречно» отвечая на вопросы, аргументированно возражая на спорные замечания. Коллегия единодушно присвоила ему звание доктора медицины.

Находясь в Падуе, Скорина не мог, разумеется, упустить случая побывать в соседней Венеции - общепризнанном центре европейского книгопечатания, городе с многочисленными типографиями и сложившимися книгоиздательскими традициями. В ту пору в Венеции еще жил и работал прославленный Альд Мануций, издания которого пользовались всеевропейской славой. Несомненно, Скорина держал в руках альдины, а может быть, заинтересовавшись книжным делом и строя на этот счет определенные планы, встречался с самим великим издателем.

О следующих пяти годах жизни Скорины ничего неизвестно. Где пребывал он все это время? Чем занимался в эти годы? Куда направился из Падуи?

Ученые пытаются заполнить этот пробел догадками, предположениями. Одни считают, что Скорина совершил поездки в составе дипломатической миссии в столицу Дании Копенгаген, а затем в Вену. Другие полагают, что Скорина побывал в Валахии и Молдавии с намерением организовать там типографии. Третьи утверждают, что Скорина на короткое время приезжал в Вильнюс, где попытался заинтересовать своими книгоиздательскими планами некоторых богатых горожан. А может быть, сразу же из Падуи он направился в Прагу с твердым намерением заняться книгоиздательским делом?..

Итак, Прага. 151 7 г. К середине лета Скорина в основном завершил всю предварительную работу, связанную с организацией типографии, были готовы к набору рукописи. 6 августа выходит в свет его первая книга - «Псалтырь». В предисловии к книге говорится: «...я Франциск Скорина сын с Полоцка в лекарских науках доктор повелел есми Псалтырю тиснути русскими словами а словенским языком...»

Пражский период книгоиздательской деятельности Скорины (1517-1519) был вообще весьма насыщенным - он выпустил еще девятнадцать небольших книг, составивших вместе с «Псалтырью» капитальное издание - «Библию русскую». Уже в первых своих книгах он проявил тонкое понимание природы книжного искусства. Скорина воспринимал книгу как цельный литературный и художественный организм, где все оформительские приемы и используемые типографские материалы должны в полной мере соответствовать содержанию книги. Пражские издания Скорины по уровню художественно-технического оформления и типографского исполнения не уступают лучшим образцам европейских книгоиздателей того времени и значительно превосходят предшествующие книги церковно-славянской печати. В трех книгах помещен гравюрный портрет самого издателя - Скорины (нужно было обладать твердым характером, чтобы решиться на столь дерзкий поступок - включить в богослужебную книгу иллюстрацию светского содержания). Гравюра выполнена очень изящно и, несмотря на множество мельчайших деталей, внимание читателя акцентируется прежде всего на человеческой фигуре. Скорина изображен в докторской мантии, перед ним раскрытая книга, ряды книг справа от него; в рабочем кабинете множество инструментов, приборов: песочные часы, светильник с рефлектором, армилярная сфера - астрономический угломерный инструмент... Но самая существенная особенность изданий Скорины (не только пражских, но и всех последующих) - это простота изложения содержания: текст всегда дается в переводе на разговорный народный язык с необходимыми комментариями и пояснениями.

Гравюра из «Библии русской». Прага. 1517-1519

О пражской типографии Скорины ничего неизвестно. Как она была оборудована? Кто еще кроме самого Скорины в ней работал? Можно установить лишь ее приблизительное местонахождение. В некоторых своих книгах Скорина указывает, где располагалась типография: «в Старом Месте Пражском», В этом районе нынешней Праги, на правом берегу Влтавы, в лабиринтах старинных извилистых улиц немало прекрасно сохранившихся древних зданий. Возможно, среди них затерялся и тот дом, где Скорина начинал печатать книги.

Титульный лист «Акафистов» на «Малой подорожной книжицы». Вильнюс, около 1522 г.

Приблизительно в 1520 г. Скорина переезжает в Вильнюс, где «в дому почтивого мужа, наистаршего бурмистра славного и великого места Виленского» Януба Бабича основывает типографию и печатает две книги - «Малую подорожную книжицу» и «Апостол». До недавнего времени считалось, что оба издания вышли в свет в один и тот же год - 1525. Причем соблюдалась такая очередность: сначала «Апостол», а затем «Малая подорожная книжица». Но в конце пятидесятых годов нашего столетия в Королевской библиотеке в Копенгагене была сделана сенсационная находка - обнаружен полный экземпляр «Пасхалии», последней части «Малой подорожной книжицы». И на четырнадцатом листе экземпляра был напечатан календарь на 1523 г. Таким образом было установлено, что «Малая подорожная книжица» - первая отечественная печатная книга и увидела она свет не позже 1522 г. Книга эта интересна во многих отношениях. Она предназначалась не только для богослужебных целей, но и для нужд странствующих горожан, купцов, ремесленников. Небольшая по формату (8-я доля листа) и объему, она содержит множество общеполезных советов по хозяйственным делам, медицине, практической астрономии. По сравнению с пражскими изданиями виленские книги оформлены гораздо богаче. В них шире использована двухцветная печать, шрифты отличаются большим изяществом. Книги украшены большим количеством крупных и мелких заставок, назначение которых определил сам издатель: «За каждой кафисмою заставица большая, а по каждой главе заставица меньшая для лепшего разделения чтущих положены суть». Иными словами, украшая книгу, Скорина стремился не только сделать ее высокохудожественным произведением искусства, но и помочь читателю быстро ориентироваться в содержании.

В марте 1525 г. Скорина выпустил «Апостол» (первая отечественная печатная точно датированная книга). На этом его издательская и типографская деятельность, видимо, прекратилась. Пока других книг с его издательским знаком не обнаружено. Следующее событие из жизни белорусского первопечатника носит чисто житейский характер: он женится, участвует в судебной тяжбе (раздел имущества). В 1530 г. Альбрехт, герцог прусский, приглашает Скорину к себе на службу. Скорина едет в Кенигсберг, но долго здесь не задерживается: семейные дела заставляют его вернуться в Вильнюс. Здесь он снова был вынужден участвовать в сложных судебных разбирательствах. Некоторое время занимал должность секретаря и личного лекаря виленского епископа. В середине тридцатых годов Скорина уехал в Прагу и служил при королевском дворе врачом и садовником. Умер Франциск Скорина около 1540 г.

Исполняется 520 лет со дня рождения Франциска Скорины - белорусского гуманиста первой половины ХVI в., ученого-медика, писателя, переводчика, художника, просветителя. С его именем связано выдающееся интеллектуальное событие в жизни не только белорусского народа, но также всей восточнославянской ойкумены - издание в начале ХVI столетия значительной части Библии на церковнославянском языке, заметно приближенном к белорусскому языку того времени. Это была вторая после чешской печатная Библия в славянском мире. До появления известной Острожской Библии издания Скорины были единственными напечатанными переводами Священного Писания, выполненными на территориях восточных и южных славян; эти переводы были очень известны в XVI и XVII веках, стали предметом наследований и переделок - вся восточнославянская издательская деятельность в области библейских текстов так или иначе ориентировалась на Скорину. Это не удивительно - его Библия во многих отношениях опередила подобные издания в других странах.

С именем Скорины связано также заметное возрастание внимания к наследию античности, ее воздействия на гуманизацию философской и общественной мысли Великого княжества Литовского. Он едва ли не первым в наших краях предпринял попытку синтезировать античность и христианство - «Соломонову божественную и Аристотелеву житейскую мудрость» и предложил образовательную программу, разработанную в Древней Греции - систему «Семи свободных наук». Позднее она была взята на вооружение братскими школами Украины и Белоруссии, развита и усовершенствована профессорами Киево-Могилянской академии и немало содействовала сближению отечественной культуры с культурой Запада.

ВЕХИ ЖИЗНИ

Далеко не вся биография Скорины дошла до наших дней во всех подробностях, что дает историкам благодатную возможность строить очень интересные гипотезы. Неизвестны даже точные даты его рождения и смерти. Предполагают, что родился он между 1485 и 1490 гг. в Полоцке, в семье состоятельного полоцкого купца Луки Скорины, который вел торговлю с Чехией, с Московской Русью, с польскими и немецкими землями. От родителей сын перенял любовь к родному Полоцку, название которого он позднее всегда употреблял с эпитетом «славный». Первоначальное образование Франциск получил в доме родителей - научился читать по Псалтыри и писать кирилловскими буквами. Предполагают, что латынь (Франциск знал ее блестяще) он выучил в школе при одном из католических костелов в Полоцке или Вильно. В доме отца Франциск постоянно общался с людьми «посполитыми», с народом «языка русского», для которого он позже издавал свои книги.

Как известно, до основания католического Виленского университета (1570) и православной Киево-Могилянской академии (1632), в Великом княжестве Литовском не было высших учебных заведений и поэтому для получения высшего образования многие белорусы, украинцы, литовцы выезжали за границу. Наибольшей популярностью пользовались польский Краковский (основан в 1364 г.) и итальянский Падуанский (1222 г.) университеты. Первое свое высшее образование Скорина, сын полоцкого купца, получил в Кракове.

В Краковском университете имя «Франциск Скорина» впервые упоминается в документах за 1504 г., когда он был зачислен студентом. А 14 декабря 1506 года молодой белорус, прослушавший курс «свободных наук», был удостоен ученой степени бакалавра. Скорина получил также степень магистра искусств, которая давала тогда право поступать на самые престижные факультеты (медицинский и теологический) университетов Европы. Ученые предполагают, что после Краковского университета, в течение 1506-1512 гг. Скорина служил секретарем у датского короля. Но в 1512 году он оставил эту должность и отправился в итальянский город Падуя, в университете которого стал соискателем ученой степени медика. Язык преподавания не смущал белоруса из «славного Полоцка» - во всей Западной Европе языком науки был латинский.

ДОКТОР ЛЕКАРСКИХ НАУК

В архивах Падуанского университета сохранился документ решения Коллегии университета, которая экзаменовала молодого Скорину. Приор (глава) Коллегии во вводном слове сказал: «Причина созыва Ваших превосходительств ученых такова: прибыл некий весьма учeный бедный молодой человек (к тому времени отец Франциска умер), доктор искусств, родом из очень отдалeнных стран, возможно, за четыре тысячи миль и более от славного города Падуя… Он обратился к Коллегии с просьбой разрешить ему в качестве дара и особой милости подвергнуться испытаниям в области медицины при этой святой Коллегии. Молодой человек и вышеупомянутый доктор искусств носит имя Франциска, сына покойного Луки Скорины из Полоцка, русин». После этого начался экзамен, который длился два дня. После длительного обсуждения ответов и тезисов Скорины приор предложил голосовать: «Кто согласен, чтобы этому господину Франциску присвоить милостью Божьей медицинскую степень, пусть бросит свой голос в урну красную; кто не согласен, пусть бросит в зеленую». Проведeнное таким образом голосование не дало ни одного голоса против. По той причине, что «господин магистр Франциск, сын покойного господина Луки Скорины из Полоцка, русин», на все предложенные ему вопросы по медицине блестяще ответил по памяти, отлично, аргументированно опровергал предъявленные ему возражения и проявив себя наилучшим образом».

Так молодой человек из «отдаленных стран» получил от знаменитого Падуанского университета степень «доктора лекарских наук». Что стало знаменательным событием не только в жизни молодого Франциска, но и в истории культуры Белоруссии. Эпизод характеризует также нравы, широту взглядов и отсутствие этнических или вероисповедных предрассудков итальянских ученых того времени - времени Высокого Возрождения.

После описанного экзамена в Падуе сведения о Скорине снова теряются - до 1516 года. Современные минские ученые выдвинули предположение, что тогда Скорина путешествовал по Европе, знакомился с книгопечатанием и инкунабулами (первыми печатными книгами), а также встречался со своими гениальными современниками - Леонардо да Винчи, Микеланджело, Рафаэлем. Основание для этого служит такой факт - на одной из фресок Рафаэля изображен человек, очень похожий на автопортрет Скорины в изданной им позже Библии. Интересно, что Рафаэль написал его рядом с собственным изображением.

Путешествия Скорины по Италии, его знакомство с культурой Европы (даже если он и не встречался с великими художниками) особенно знаменательны на фоне той позиции, которую тогда заняла Православная церковь (и на которой она стоит и сегодня). Стремясь во что бы то ни стало сохранить средневековую церковную культуру, православные иерархи проявляли ожесточенное неприятие западной науки, философии, культуры, искусства, что в конечном счете привело к фатальному отставанию всего православного сообщества. Свою нетерпимость церковь обосновывала тогда (как и сейчас) необходимостью борьбы с католицизмом, протестантизмом, ересями, пробуждая и утверждая в своей пастве неприязнь или даже открытую ненависть ко всему неправославному, к инославным братьям во Христе. Поэтому и сегодня, как и 500 лет назад, восточнославянские общества остро нуждаются в таких людях, как белорус из Полоцка Франциск Скорина.

БИБЛИЯ КИРИЛЛИЦЕЙ

С 1517 года Скорина живет в Праге, где со времен Гуситского движения существовала традиция использования библейских книг для формирования общественного сознания. Там он начал изучать технику печатного дела и книжного гравирования, что продолжил позже в Венеции, Аугсбурге и других городах Европы. В Праге Скорина основательно овладел двумя иностранными языками - древнееврейским, необходимым для переводов Библии (его учителями были пражские раввины), и чешским. Очень основательно Франциск познакомился также с чешскими первопечатными библейскими книгами. Все это позволило ему начать в Праге свое издательское дело и приступить к печатанию Библейских книг. Скорина был, скорее всего, организатором и идеологом издательского дела, переводчиком библейских текстов, оформителем и комментатором отдельных книг; печатанием занимались местные мастера.

Первой напечатанной книгой стала славянская «Псалтырь», в предисловии к которой сообщается: «Я, Франциск Скорина, сын славного Полоцка, в лекарских науках доктор, повелел есми Псалтырю тиснути русскими словами, а словенским языком». (Поставим акцент на одном примечательном цивилизационном совпадении - Скорина начал печатать Библию в тот самый год, когда в Виттенберге Мартин Лютер провозгласил свои 95 тезисов против индульгенций, против отступлений от веры католического духовенства: начиналась Реформация - Европа радикально изменялась. По некоторым данным, в 1525 г. Скорина побывал в Виттенберге, встретился там с Лютером, познакомился с его изданиями.) Книгопечатную деятельность Скорины поддерживали богатые меценаты-«русины», в том числе великий гетман литовский Константин Острожский - отец Киевского воеводы князя Константина Острожского, способствовавшего печатанию «Острожской Библии» (1581 г.).

В 1517-1519 гг. Скорина опубликовал 22 книги Библии (большинство ветхозаветных книг) под общим названием «Библия Руска». В предисловии белорусский первопечатник написал: «Я, Франтишек, Скоринин сын из Полоцка, понимая то, что без страха Божьего, без мудрости и без доброго поведения невозможно благочестиво жити людям вместе на земле, постановил печатать Притчи на русском языке прежде всего на славу и честь Утешителя Бога, а затем людям простым посполитым к пользе и распространению добрых обычаев, чтобы, научившись мудрости и праведно живя в мире, милосердного Бога прославляли». (Тогда земляки Скорины называли «руским» белорусский язык - в отличие от церковнославянского, называемого «словенским».)

В начале 20-х годов ХVI ст. Скорина переезжает в Вильно и в доме богатого белорусского мещанина Якуба Бабича основывает первую типографию в Белоруcсии; там он издает «Малую подорожную книжицу» и «Апостол» - «выложены и вытиснены працею и великою пильностью доктора Франциска Скорины со славного Полоцка». Книжка, вышедшая в свет в 1525 году, оказалась последней - во время пожара в Вильнo погибает типография Франциска, а на ее восстановление нет средств - его книги не имеют массового спроса, на который Скорина рассчитывал.

ДЕЛА ЖИТЕЙСКИЕ

Вскоре после этого Скорина женился на Маргарите, вдове «радцы» - члена виленского магистрата. В 1532 году Скорину арестовали, обвинив в неуплате долгов; из познаньской тюрьмы он вышел спустя четыре месяца - благодаря вмешательству короля Польши Сигизмунда: король выдал Скорине грамоту, защищавшую его от своеволия воевод и старост. Тяжбы и конфликты, смерть жены и брата, долги не способствовали возвращению гуманиста- просветителя к книгопечатанию. И Скорина принимает приглашение прусского герцога Альберта занять пост придворного врача, но вскоре возвращается в Вильно и становится доктором и секретарeм Виленского епископа. В 1533 году Франциск Скорина отправился в Прагу - на этот раз навсегда. Там он получил пост придворного садовника короля Фердинанда и стал одним из основателей древнейшего ботанического сада в Центральной Европе - в Праге на Градчанах. В Праге Франциск Скорина и умер (по одним данным в 1540, а по другим - в 1550 году).

БИБЛИЯ СКОРИНЫ

Во те времена печатание Библии было не просто типографским ремеслом - оно требовало смелости, реформаторских склонностей и разнообразных талантов, особенно в условиях, когда правящая элита Белоруссии была католической и признавала только латинские тексты Священного Письма. Более того, Католическая церковь тогда считала, что «Дать народу читать Библию - значит дать святыню псам и бросать жемчуг перед свиньями». Ей вторит православный Иван Вишенский - из своего «прекрасного далека» - афонской келии - он страстно обличал тех, кто «многими языки владеет и поганских Платона, Аристотеля и прочих хвалит и возносит. Ты же простый, неученый и смиренный Русине, простого и нехитрого Евангелия ся крепко держи, в нем же живот вечный тебе сокровенно есть».

Скорина же всегда стремился сделать Библию как можно более понятной читателю, акцентировал внимание на понимании Слова Божьего: «Потому что не только доктора наук и люди ученые его (Слово Божье) понимают, но всякий человек простой и посполитый, читая его и слушая, может уразуметь, что необходимо для спасения души его». Именно на «посполитый народ» ориентированы и предисловия, составленные Скориной для каждой из книг Ветхого Завета. Язык «предмолв» сам автор определил как церковнославянский в белорусской редакции. В них ученый и просветитель давал читателю разнообразные сведения по истории, географии, культуре различных народов, особенно народов Ближнего Востока. Кроме предисловий, перед каждой главой Библии был напечатан так называемый «аргумант» - краткое содержание главы. Стремясь, как и другие деятели Реформации, научить читателей понимать Библию, Скорина давал на полях объяснения непонятных церковнославянских или греческих слов, а также указывал на параллельные места в Библии: «Также разместил я сбоку некоторые слова для людей простых, такие как «иродово жилище», или «хляби», или другие слова, которые в Псалмах непонятны простому человеку, и найдут они русским языком, что каждое такое слово обозначает». До Скорины подобные «учительные» книги еще не издавались.

Все изданные книги издатель украсил великолепными гравюрами. Так, в книге «Притчи Сoломона, царя Израилева, сына Давыдова» Скорина поместил гравюру на известный сюжет «Суд о двух детях», а в другой книге - гравюру «Пророк Иеремия плачет, глядя на Иерусалим» и др. Все рисунки очень эстетичны и свидетельствуют о высоком художественном вкусе автора. По гравюрам Скорины можно изучать нравы того времени - действующие лица одеты в европейские костюмы того времени, здания - в готическом стиле. Русский критик и литературовед ХIХ века Стасов писал об «изяществе рисунка и мастерстве гравюры, которые на столь короткое время проблистали в изданиях венецианских, а также - скорининских, и никогда уже больше не повторились ни в одном издании церковнославянском».

В рисунках много символики, которую сегодня очень сложно «читать», а также астрологических знаков, астрономических и астрологических приборов, на основании чего возникла гипотеза о том, что во время учебы в Кракове Скорина встречался с Николаем Коперником (оба в одно время изучали там медицину). На одной из гравюр помещено уникальное изображение Пражского Голема («робот», якобы сотворенный одним пражским раввином), легенда о котором будоражила Европу несколько столетий.

Все свои переводы, предисловия и иллюстрации Франциск Скорина ориентировал на своих земляков - православных читателей. И, несмотря на враждебную позицию как католического, так и православного духовенства, изданные Скориной книги разошлись по всему Великому княжеству Литовскому и нашли многих подражателей. Даже Острожская Библия 1581 г., утвердившая церковнославянский текст Библии в юго-западной Руси, следует в некоторых местах трудам ученого белоруса.

НА КАКОМ ЯЗЫКЕ «ГОВОРИТ» БИБЛИЯ СКОРИНЫ?

Одни белорусские ученые считают просветителя создателем белорусского литературного языка; другие утверждают, что язык Скорины - смешанный, «невыработанный», хотя в нем и отражаются элементы белорусского простонародного языка того времени. Еще одно направление ограничивает языковую стихию Скорины так называемым «славянским» языком, на котором писали Максим Грек, Иван Федоров, Герасим Смотрицкий и др. Во всяком случае, Скорина очень много сделал для сближения старославянского языка Библии с живым разговорным языком своих земляков. В предисловии к книге Иова он пишет, что приказал «тиснути» эту книгу «рускым языком». Он также утверждал, что его книги напечатаны «рускыми словами (литерами), а словенскым языком». Интересно отметить, что в пражских изданиях Скорины имеется немало неологизмов, которые свидетельствуют о словотворчестве Франциска Скорины. Это, например, такие слова, как глуповство, дуровство, ленивство, скуповство, книжница (библиотека), певница (музыка).

ВЕРОИСПОВЕДАНИЕ

Одна из многих загадок биографии белорусского первопечатника - его вероисповедание. Полемики на эту тему в ученых и церковных кругах было много, но сам Скорина в своих произведениях не использует слов «католический», «православный», «протестант» - он всегда говорил о «христианах». В документах конца ХVI ст. сохранилось прямое упоминание об этом предмете: униатский архимандрит Селява писал, полемизируя с православными: «Перед унией (Брестской 1596 г.) был Скорина, еретик-гусит, который для вас печатал в Праге книги по-русски». Между тем это «обвинение» никакими доказательствами не подтверждено.

В свою очередь, православные богословы единодушно заявляли о влиянии на издания Скорины идей Лютера. Когда в 1525 г. Скорина или, возможно, кто-то другой по его поручению, посетил Москву с целью распространения пражского издания Библии, то православные иерархи заподозрили в ней протестантское влияние и приказали все привезенные экземпляры сжечь на костре! На протяжении всего XVI века было запрещено упоминать имя белорусского первопечатника в Московской Руси, хотя многие православные и пользовались его книгами. Несколько позже князь Андрей Курбский, убежавший от Ивана Грозного в Великое княжество Литовское, в своeм письме к великому гетману литовскому резко критиковал перевод Скорины, обвиняя издателя в «зловредной связи» с Реформацией, в искажении православной веры и в еретическом мышлении. Как трудно быть пророком в своем отечестве и тем более - в свое время! Вся деятельность белорусского первопечатника проникнута идеями Реформации и Возрождения, в эпоху которых он жил - без преувеличения можно сказать, что Скорина был одним из европейских гуманистов того времени. С ним связано становление и развитие белорусского языка - Скорина сознавал важность родного языка не только как носителя культуры, но и как фактора единства народа. Некоторым славянским народам, однако, оказалось мало опыта прошедших столетий для того, чтобы понять эту истину.

В Белоруссии давно почитают Франциска Скорину - его биографию изучают в школах, его именем называют улицы и площади городов и сел, белорусские ученые занимаются исследованием его жизни и творчества, выходят монографии, фильмы, художественные произведения, посвященные творчеству Скорины. Но во всем этом больше средневековой схоластики, риторики и пустоты, чем было 500 лет назад в деятельности Гуманиста из Полоцка. Ведь его родина сегодня почти отказалась от родного языка, что, как это хорошо знал и о чем писал Скорина, проявилось и в отсутствии единства в обществе. Некоторые белорусские ученые в своих трудах более озабочены тем, чтобы не забыть упомянуть о «дружбе славянских народов» или о «великом брате», а не исследованиями связей Скорины с мировой (тогда - западноевропейской) культурой, его страсти к знаниям (независимо от того, откуда они исходят), его веротерпимости в век религиозных войн, его трогательной заботе о просвещении своих земляков. Думаю, что эта история - также о нас, украинцах.

Франциск Скорина - известный белорусский первопечатник и просветитель. За 40-летнюю карьеру он пробовал свои силы в медицине, философии, садоводстве. Он также много путешествовал, приезжал в Россию, общался с прусским герцогом.

Жизнь Франциска Скорины, фото которого помещены в нашей статье, была очень насыщенной. Еще в молодом возрасте он отправился изучать науки в Италию, где стал первым восточноевропейским выпускником, получившим звание доктор медицины. Его воспитывали в католической вере, но он занимался изучением православия. Скорина стал первым человеком, кто занялся переводом Библии на восточнославянский язык, понятный для его народа. До этого времени все церковные книги писались на церковнославянском языке.

Переводы Библии на славянские языки

Первые переводы библейских книг делали еще Кирилл и Мефодий во второй половине IX века. Переводили они с Византийских греческих списков на церковнославянский (строславянский язык), который они же и разработали, используя в качестве основы свой родной болгарско-македонский диалект. Спустя столетие из Болгарии на Русь были привезены другие славянские переводы. Фактически начиная с XI века для восточных славян стали доступны основные южнославянские переводы библейских книг.

Библейские переводы, выполненные в XIV-XV веке в Чехии, также повлияли на переводческую деятельность восточных славян. Чешскую Библию перевели с латинского языка, она была широко распространена на протяжении всего XIV- XV веков.

А в начале XVI века Франциск Скорина перевел Библию на церковнославянский язык в белорусской редакции. Это был первый перевод Библии, приближенный к народному языку.

Происхождение

Франциск (Францишек) Скорина родился в Полоцке.

Сопоставление университетских актов (поступил в Краковский университет в 1504 году, а в акте Падуанского университета, датированном 1512 годом, он представлен как «молодой человек») позволяет считать, что он родился примерно в 1490 году (возможно, во второй половине 1480-х годов). Биография Франциска Скорины известна исследователям далеко не полностью.

Они считают, что происхождение фамилии Скорина связано с древним словом "скоро" (кожа) или "скорина" (корка).

Первые достоверные сведения об этом семействе известны с конца XV ​​в.

Отец Франциска, Лукьян Скорина, упоминается в списке российских посольских претензий 1492 года к полоцким купцам. У Франциска Скорины был старший брат Иван. Королевский декрет называет его одновременно вильнюсским мещанином и полочанином. Неизвестно и крестное имя белорусского первопечатника. В своих изданиях Скорина более 100 раз использует имя «Франциск», изредка - «Францишек».

Ниже размещен портрет Франциска Скорины, напечатанный им самим в Библии.

Жизненный путь

Свое начальное образование Скорина получил в родительском доме, где он по Псалтири обучался чтению и письму на кириллице. Язык тогдашней науки (латынь) он усваивал, скорее всего, при костеле Полоцка или Вильно.

В 1504 году любознательный и предприимчивый полочанин поступил в университет в Кракове, который в то время славился в Европе своим факультетом свободных искусств, где занимались грамматикой, риторикой, диалектикой (цикл «Тривиум») и арифметикой, геометрией, астрономией и музыкой (цикл «квадривиум»).

Обучение в университете позволило Франциску Скорине понять, какой широкий кругозор и практические знания несут человеку «семь свободных искусств».

Все это он видел в Библии. Всю свою будущую переводческую и издательскую деятельность он направил на то, чтобы сделать Библию доступной «людем Посполита».

В 1506 году Скорина получил свою первую ученую степень бакалавра философии.

Около 1508 года Скорина занимал должность секретаря у датского короля.

Чтобы продолжать учебу на самых престижных факультетах университетов Европы (медицинском и теологическом), Скорине нужно было стать еще и магистром искусств.

Точно неизвестно, в каком из университетов это произошло: в Краковском или каком-то другом, но в 1512 году он прибыл в Италию в прославленный Падуанский университет, уже имея степень магистра свободных наук. Это учебное заведение Скорина избрал для получения степени доктора медицины.

Бедного, но способного юношу к экзаменам допустили. В течение двух дней он участвовал в диспутах с выдающимися учеными, защищая собственные идеи.

В ноябре 1512 года в епископском дворце в присутствии известных ученых Падуанского университета и высших лиц католической церкви Скорина был объявлен доктором в области медицинских наук.

Это было знаменательное событие: сын купца из Полоцка смог доказать, что способности и призвание имеют большее значение, чем аристократическое происхождение. Его портрет, созданный уже в середине XX века, находится в мемориальной зале среди 40 портретов знаменитых европейских ученых, закончивших Падуанский университет.

Скорина имел также степень доктора свободных наук. В западноевропейских университетах называли «семь свободных наук».

Семья

В краткой биографии Франциска Скорины есть упоминание о том, что после 1525 года первопечатник женился на Маргарите - вдове виленского купца, члена Виленского совета Юрия Адверника. В это время он служил врачом и секретарем у епископа в Вильно.

Очень тяжелым был для Скорины 1529 год. Летом в Познани умер его брат Иван. Франциск поехал туда, чтобы заняться вопросами, связанными с наследством. В том же году внезапно умерла Маргарита. На руках Скорины остался малолетний сын Симеон.

В феврале 1532 года Франциск был арестован по необоснованному и ничем не подкрепленному обвинению со стороны кредиторов покойного брата и оказался в тюрьме Познани. Только по ходатайству сына покойного Ивана (племянника Романа) он был реабилитирован.

Франциск Скорина: интересные факты из жизни

Предполагается, что в конце 1520 - начале 1530-х годов первопечатник посещал Москву, куда возил свои книги, изданный русским шрифтом. Исследователи жизненного и творческого пути Скорины полагают, что в 1525 году он выезжал в германский город Виттенберг (центр Реформации), где встречался с идеологом немецких протестантов Мартином Лютером.

В 1530 году герцог Альбрехт пригласил его в Кенигсберг по делам книгопечатания.

В середине 1530-х годах Скорина переехал в Прагу. На должность садовника в открытом ботаническом саду в королевском замке Градчаны его пригласил чешский король.

Исследователи биографии Франциска Скорины считают, что при чешском королевском дворе он, скорее всего, выполнял обязанности квалифицированного ученого-садовода. Звание доктора «в лекарских науках», полученное им в Падуе, требовало определенных знаний по ботанике.

С 1534 или 1535 года Франциск в Праге работал королевским ботаником.

Возможно, из-за недостаточной изученности остались неизвестными другие интересные факты о Франциске Скорине.

Книгоиздательская и просветительская деятельность

В период с 1512 по 1517 гг. ученый появился в Праге - центре чешского книгопечатания.

Чтобы перевести и издать Библию, ему было нужно не только ознакомиться с чешской библеистикой, но и досконально знать чешский язык. В Праге Франциск заказывает типографское оборудование, после чего начинает переводить Библию и писать к ней комментарии.

Книгоиздательская деятельность Скорины сочетала опыт европейского книгопечатания и традиции белорусского искусства.

Первая книга Франциска Скорины - пражское издание одной из библейских книг, Псалтыря (1517 год).

Ф. Скорина сделал перевод Библии на язык, приближенный к белорусскому, и понятный простому люду (церковнославянский язык в белорусской редакции).

При поддержке меценатов (ими стали виленский бургомистр Якуб Бабич, советники Богдан Онкав и Юрий Адверник) он издал в 1517-1519 годах в Праге на древнерусском языке 23 иллюстрированные книги Ветхого Завета. В последовательности: Псалтирь (6.08.1517), Книга Иова (6.10.1517) , Притчи Соломона (6.10.2517), Иисус Сирахав (5.12.1517), Екклесиаст (2.01.1518), Песнь Песней (9.01.1517), книга Премудрость Божия (19.01.1518), Первая книга Царств (10.08.1518), вторая книга Царств (10.08.1518), Третья книга Царств (10.08.1518), Четвертая книга Царств (10.08.1518), Иисус Навин (20.12.1518), Юдифь (9.02.1519), Судьи (15.12.1519), Бытие (1519), Выход (1519), Левит (1519), Руфь (1519), Цифры (1519), Второзаконие (1519), Эсфирь (1519), Плач Иеремии (1519), Пророка Даниила (1519).

Каждая из библейских книг выходила отдельным выпуском, с титульной страницей, имела собственные предисловие и послесловие. При этом издатель придерживался единых принципов подачи текста (одинаковые формат, полоса набора, шрифт, художественное оформление). Тем самым он предусматривал возможность сведения всех изданий под одну обложку.

В книгах содержится 51 печатный оттиск гравюры на бумаге с пластины (доски), на которую нанесен рисунок.

Трижды в книгах Франциска Скорины был напечатан его собственный портрет. В Восточной Европе за все время больше ни один издатель Библии такого не делал.

Согласно мнению исследователей, на титульном листе Библии размещена печать (герб) Скорины - доктора медицины.

Перевод, сделанный первопечатником, канонически точный в передаче буквы и духа библейского текста, не допускающий вольностей и дописок толкователя. Текст сохраняет соответствующее древнееврейскому и древнегреческому оригиналам состояние языка.

Книги Франциска Скорины заложили основу для нормирования белорусского литературного языка, стали первым переводом Библии на восточнославянский язык.

Белорусский просветитель хорошо знал произведения знаменитых в те времена священнослужителей, например, св. Василия Великого - епископа Кесарийского. Ему были известны произведения Иоанна Златоуста и Григория Богослова, на которого он ссылается. Его издания православные по содержанию и предназначены для удовлетворения духовных потребностей православного населения Беларуси.

Скорина стремился придать своим комментариям к Библии простую и понятную форму. В них содержатся сведения об исторических, бытовых, богословских, языковых обстоятельствах и реалиях. В теологическом контексте основное место в предисловиях и послесловиях, написанных им, занимала экзагеза - объяснение содержания книг Ветхого Завета в качестве предвестия и пророчества новозаветных событий, победы христианства в мире и надежды на вечное духовное спасение.

На фотографии ниже - монета Франциска Скорины. Она выпущена в 1990 году к 500-летию со дня рождения славного белорусского первопечатника.

Первая белорусская книга

Примерно в 1520 году Франциск основал типографию в Вильнюсе. Возможно, перенести типографию в Вильно его вынудило желание быть ближе к своему народу, для просвещения которого он и работал (в те годы белорусские земли входили в состав Великого княжества Литовского). Помещение под типографию Скорине отвел в своем собственном доме голова магистрата Вильнюса, «найстаршы бургомистр» Якуб Бабич.

Первое виленское издание - «Малая подорожная книжица». Это название Скорина дал сборнику церковных книг, выпущенных им в Вильнюсе в 1522 году.

Всего в состав «Малой дорожной книжицы» входят: Псалтырь, Часословец, Акафист Гробу Господню, Канон живительной Гроба, Акафист архангелу Михаилу, Канон архангелу Михаилу, Акафист Иоанну Предтече, Канон Иоанну Предтече, Акафист Богородице, Канон Богородице, Акафист святым Петру и Павлу, Канон святым Петру и Павлу, Акафист святому Николаю, Канон святому Николаю, Акафист Кресту Господню, Канон Кресту Господню, Акафист Иисусу, Канон Иисусу, Шастидневец, Канон покаянный, Канон в субботу на утрени, «Соборники», а также общее послесловие «Писаныи речи в сей Малой подорожной книжце».

Это был новый в восточнославянской книжной письменности тип сборника, адресованный как людям духовного звания, так и светским - купцам, должностным лицам, ремесленникам, воинам, которые в силу своей деятельности много времени проводили в дороге. Этим людям была необходима духовная поддержка, полезная информация, а при необходимости - и слова молитв.

Изданные Скориной Псалтырь (1522) и «Апостол» (1525) составляют отдельную группу не переводных, но адаптированных с других церковнославянских источников книг с приближением к народной речи.

Издание «Апостола»

В 1525 году Скорина выпустил в Вильнюсе кириллицей одну из наиболее распространенных книг - «Апостол». Это было его первое точно датированное и последнее по времени печатания издание, выпуск которого был логичным и закономерным продолжением дела издания библейских книг, начатого ​​еще в Праге. Как и «Малая подорожная книжица», «Апостол» 1525 года предназначался для широкого круга читателей. Во многих предисловиях к книге, а всего просветитель написал к «Апостолу» 22 предисловия и 17 послесловий, описывается содержание разделов, отдельных посланий, разъясняются «темные» выражения. Всему тексту предшествует общее предисловие Скорины «Деянием миром апостолъ книгъ предмова». В нем восхваляется христианская вера, обращается внимание на морально-этические нормы общественной человеческой жизни.

Мировоззрение

Взгляды просветителя говорят, что он был не только просветителем, но и патриотом.

Он способствовал распространению письменности и знаний, что можно увидеть в следующих строках:

«Всякая человеку надо читать, так как чтение - зеркало нашей жизни, лекарство для души».

Франциска Скорину считают основоположником нового понимания патриотизма, который рассматривается, как любовь и уважение к своей Родине. Из патриотических высказываний обращают на себя внимание следующие его слова:

«понеже от прирождения звери, ходящие в пустыни, знают ямы своя, птици, Летающие по воздуху, знают гнезда своя; рибы, плавающие по морю и в реках, чують виры своя; пчелы и тем подобная боронять ульев своих, - тако же и люди, и где зародилися и вскормлен суть по Бозе, к тому месту Великая милость имають».

И это к нам, сегодняшним жителям, обращены его слова, чтобы люди

«... всякого тружения и казенных для посполитого доброго и для Отчину свое не лютовали».

В его словах содержится мудрость жизни многих поколений:

«Закон прироженый в том побольше соблюдаем бывает: то чинити иным всем, что самому любо ест от иных всех, и того не чинити иным, чего сам не хощеши от иных имети... Сей закон прироженый есть к серии Единой кажного человека».

Значение деятельности

Франциск Скорина был первым, кто опубликовал книгу псалмов на белорусском языке, то есть первым использовал кириллицу. Это произошло в 1517 году. Через два года им была переведена большая часть Библии. В разных странах есть памятники, улицы и университеты, носящие его имя. Скорина - один из выдающихся людей эпохи.

Он во многом способствовал становлению и развитию белорусского языка и письменности. Он был высокодуховной личностью, для которой Бог и человек неразлучны.

Его достижения имеют большое значение для культуры и истории. Реформаторы, такие как Джон Уиклиф, в средние века переводили Библию и подвергались гонениям. Скорина был одним из первых гуманистов эпохи Возрождения, который снова взял на себя эту задачу. Действительно, его Библия опередила перевод Лютера на несколько лет.

Согласно признанию общественности, это был еще не идеальный результат. Белорусский язык только развивался, поэтому в тексте сохранились элементы церковнославянского языка, а также заимствования из чешского. Фактически просветителем были созданы основы современного белорусского языка. Напомним, он был только вторым ученым, печатающим на кириллице. Его изящные предисловия являются одними из первых примеров белорусской поэзии.

Для первопечатника Библия должна была быть написана доступным языком, чтобы ее могли понять не только ученые люди, но и простой человек. Изданные им книги были предназначены для мирян. Многие высказанные им идеи были схожи с идеями Мартина Лютера. Как и протестантские реформаторы, белорусский просветитель понимал важность новых технологий в распространении своих идей. Он возглавил первую типографию в Вильно, а его проекты имели большое значение и за пределами Беларуси.

Скорина также был отличным гравером: яркие гравюры на дереве, изображающие библейские фигуры в традиционном белорусском костюме, помогали неграмотным людям понимать религиозные идеи.

При жизни Франциск Скорина не был широко известен во всем мире, так как в мировой истории никогда не было православной реформации. После его смерти ситуация мало изменилась. Он не разрушил свой привычный мир также решительно, как это сделал Лютер. На самом деле сам Скорина, вероятно, не смог бы понять идею реформации. Несмотря на его новаторское использование языка и искусства, у него не было желания полностью разрушить структуру Церкви.

Однако он остался популярным среди соотечественников. На него обратили внимание националисты 19-го века, которые хотели подчеркнуть значение «первого белорусского интеллектуала». Работа Скорины в Вильно дала основания требовать, чтобы город получил независимость от Польши.

На фото ниже - памятник Франциску Скорине в Минске. Памятники белорусскому первопечатнику находятся также в Полоцке, Лиде, Калининграде, Праге.

Последние годы

Последние годы жизни Франциск Скорина занимался медицинской практикой. В 1520-е годы он был врачом и секретарем у виленского епископа Яна, а уже в 1529-м его во время эпидемии пригласил в Кенигсберг прусский герцог Альбрехт Гогенцоллерн.

В середине 1530-х при чешском дворе он принимал участие в дипломатической миссии Сигизмунда I.

Умер первопечатник не позднее 29 января 1552 года. Об этом свидетельствует грамота короля Фердинанда II, данная сыну Франциска Скорины Симеону, которая позволяла последнему пользоваться всем сохраненным наследием отца: имуществом, книгами, долговыми обязательствами. Однако точную дату смерти и место захоронения до сих пор не установили.

Ниже на фото - орден Франциска Скорины. Им награждаются граждане за просветительскую, исследовательскую, гуманитарную, благотворительную деятельность на благо белорусского народа. Утверждена награда 13.04. 1995 года.

Великий просветитель и современность

В настоящее время имя Скорины носят высшие награды Беларуси: орден и медаль. Также в честь него названы учебные заведения и улицы, библиотеки и общественные объединения.

Сегодня книжное наследие Франциска Скорины насчитывает 520 книг, многие из которых находятся в России, Польше, Чехии, Германии. Изданиями белорусского первопечатника обладают около 50 стран. В Беларуси находится 28 экземпляров.

В 2017-м году, который был посвящен 500-летию белорусского книгопечатания, в страну удалось вернуть уникальный памятник - «Малую подорожную книжицу».